Море, море

– А знаешь – нет. Некоторые слухи мне пришлось пустить самой, чтобы память о тебе не совсем угасла. Тебя уже стали забывать. Ты, и пока работал, уже числился в предках, а теперь ты – древняя история. Молодые о тебе и не слышали, Чарльз. Тебя нет, ты даже не миф. Теперь мне это ясно, милый Чарльз, ты – старик. Где то обаяние, о котором мы столько трепались? Это была власть, а больше ничего. Кончилась власть, кончилось и обаяние. Немудрено, что ты вынужден довольствоваться бородатой старухой.

– Катись-ка ты отсюда, Розина.

– Но что происходит, Чарльз? Я сгораю от любопытства. Со слов этой парочки я поняла, что ты держишь ее вроде бы в клетке. Можно, я поднимусь к ней и потыкаю палочкой сквозь прутья?

– Розина, ради бога…

– Но что у тебя на уме, Чарльз? Помнится, там еще фигурирует муж. Впрочем, мужья тебя обычно не отпугивали. Но не может же быть, чтобы ты хотел ее увезти, жениться на ней! Честное слово, это уже просто смешно. В прежние времена ты никогда не бывал смешон. У тебя было достоинство и стиль.

Титус и Гилберт, притихнув, не поднимали глаз, смущенно разглядывали крупные плиты пола.

– Я провожу тебя до шоссе, Розина. Твоя машина там?

– А я не ухожу. Я хочу еще немножко попеть. Кто этот красавчик?

– Это Титус, мой сын.

Титус нахмурился и погладил шрам на губе. Гилберт поднял брови. Розина побледнела, глянула на меня с пронзительной злобой, потом рассмеялась:

– Ну-ну… Ладно, я пошла. Машина моя на шоссе. Можешь меня проводить. До свиданья, братцы-кролики. Славный мы устроили концерт…

Она прошагала в прихожую, размахивая сумкой, я за ней.

Не оглядываясь, она вышла через парадную дверь и двинулась по дамбе. Я дошел с ней до ее отвратного красного автомобиля.

Тут она накинулась на меня, уже не сдерживая злости:

– Этот мальчик правда твой сын?

– Да нет, я его вроде как приблизил к себе. Я всегда хотел иметь сына. Это их сын, приемный, приемыш Хартли и ее мужа.

– Понятно. Могла бы сразу сообразить, что это дурацкая шутка. А я на секунду подумала, а вдруг… как же ты думаешь поступить с этой женщиной? Не можешь ты связать свою жизнь с полоумной теткой. И не можешь держать ее на цепи, как бешеную собаку. Или я что-то перепутала?

– Она не пленница. Она меня любит. Ей слишком долго обрабатывали мозги.

– А брак и есть обработка мозгов. И это не всегда плохо. Тебе, например, не помешало бы. О господи, как я устала. Ехала, ехала… по-моему, ты теряешь рассудок, это начало старческого слабоумия, ты живешь в выдуманном мире, притом довольно противном. Хочешь, расскажу тебе что-то, что тебя взбодрит?

– Нет, благодарю.

– Ты говоришь, что «всегда хотел иметь сына». Это всего лишь сентиментальная ложь. Ты не хотел забот, не хотел ничего знать. Ни разу не поставил себя в такое положение, когда мог бы иметь настоящего сына. Все твои сыновья – фантазии, ими оперировать легче. Неужели ты вообразил, что можешь действительно «приблизить к себе» этого глупого, безграмотного мальчишку? Он исчезнет из твоей жизни, как и все остальное, потому что ты неспособен ухватить сущность, реальное. Он тоже окажется грезой – тронешь его, и он исчезнет. Вот увидишь.

– Ну хорошо. Ты свое сказала, теперь уезжай.

– А я еще только начала. В свое время я тебе не сказала, думала, что и никогда не скажу. Ты сделал мне ребенка, а я его уничтожила.

Я нарисовал пальцем круг на пыльном радиаторе машины.

– Почему ты мне не сказала?

– Потому что тебя не было, ты уже упорхнул, не то с Лиззи, не то с какой-то еще очередной принцессой-грезой. Господи, как жестоко могут вот так, походя, поступать мужчины – женщина остается одна и должна сама принять решение, пусть у нее хоть душа пополам разорвется. Я приняла решение сама. Господи, как я об этом жалею! Я тогда себя не помнила. Пошла на это отчасти из ненависти к тебе. Какого черта я не сохранила ребенка. Сейчас он был бы почти взрослый.

– Розина…

– И я научила бы его ненавидеть тебя, тоже было бы утешение.

– Мне так жаль.

– Ах, тебе жаль. И я, скорее всего, была не единственная. Ты нарочно разрушил мой брак, занимался этим долго, старательно, умело. А потом ушел и оставил меня ни с чем, хуже чем ни с чем – с этим гнусным преступлением, которое мне пришлось совершить в одиночку, я плакала об этом много месяцев… много лет… до сих пор плачу.

На секунду ее темные глаза наполнились слезами и тут же, как по волшебству, высохли. Она взялась за дверцу машины.

– Розина…

– Я тебя ненавижу, ненавижу всей душой, с тех пор ты в моих глазах хуже дьявола…

– Ну да, я тебя бросил, но ты сама меня до этого довела, ты тоже ответственна. Эмансипация не помешала женщинам, как и прежде, валить вину на нас, когда это им удобно. Сейчас ты рассказала мне этот ужас, чтобы…

– А, замолчи. Как зовут эту особу?

– Кого, Хартли?

– Это ее фамилия?

– Нет, ее фамилия Фич.

– Фич. Очень хорошо. Мистер Фич, я спешу к вам.

– Ты что, бредишь?