Море, море

– Хартли, милая, не могут люди верить в такие сумасбродные выдумки, притом совершенно недоказуемые. Он не мог не знать, что ты со мной не виделась.

– Откуда ему было знать? Я весь день оставалась одна, а иногда и всю ночь, когда он бывал в разъездах.

– Ну хорошо, мы-то давай не будем увлекаться, скажем так: это было в высшей степени маловероятно. Да, кроме того… о господи, как он мог не верить тебе, как мог терзать тебя такими адскими домыслами!

– Это случилось не сразу. – Хартли отпила вина. – Титуса он невзлюбил с самого начала, – может, потому, что это единственное, чего я добилась против его воли, и ему это было досадно, и в глубине души хотелось, чтобы ничего хорошего из этого не вышло. Понимаешь, он до самого этого времени без конца твердил, что ты был моим любовником, а я без конца это отрицала и уже так устала, мы, кажется, оба устали, я уж старалась, когда он заговаривал о тебе, думать о чем-нибудь другом. Сначала я думала, он на самом деле не считает, что мы с тобой сохранили связь, а только говорит это мне назло, может, сперва так и было, но что мы раньше были любовниками – это он думал наверняка. И забыть о тебе мы не могли, о тебе все время писали в газетах, а потом, позже, мы смотрели тебя по телевизору…

– О господи.

– И это постепенно отравляло ему мозги, а потом вдруг у него в уме все сошлось, его как осенило, он связал тебя с Титусом. Ему портили жизнь две вещи, и он все думал и думал о них, пока не почувствовал, что они между собой связаны, должны быть связаны, и в обеих виновата я.

– Но сколько же лет было тогда Титусу и какие доказательства…

– Я не помню, сколько было Титусу, может быть, все это случилось не так сразу. С Титусом он всегда был суров, даже когда он был совсем крошкой, а дальше пошло хуже. Может, он сказал это сгоряча, чтобы уколоть меня, а когда увидел, как мне больно, так стал думать, и тут уж в каждом моем слове ему чудилось доказательство моей вины.

– Но, Хартли, это же безумие. Он ненормальный человек, душевнобольной.

– Нет, он нормальный.

– Это как раз признак психоза, когда люди во всем видят подтверждение того, во что хотят верить.

– Он говорит, что Титус похож на тебя.

– Вот видишь.

– И что забавно, он и правда немножко на тебя похож.

– Он похож на тебя, потому что ты его воспитывала, а ты похожа на меня, потому что мы столько лет смотрели друг на друга. Долгая любовь иногда порождает такое сходство.

– В самом деле? Может, и так. Это и правда было странно, даже жутко.

Мысль эта как будто показалась Хартли интересной, на минуту словно бы даже обрадовала ее.

– А кроме того, должны же быть какие-то сведения о рождении Титуса, его родителях.

– С этим тоже вышло нескладно. Понимаешь, когда мне отдали Титуса, я не хотела знать, кто его родители, не хотела думать о том, что он не весь без остатка мой. В комитете по усыновлению мне дали много всяких бумаг, там было даже письмо от его матери, но я не стала ничего читать, а сразу все уничтожила. Я хотела забыть о его родителях, обо всем, что с ним было до того, как я увезла его к себе, и забыла, вычеркнула из памяти. Так и вышло, что, когда Бен стал меня подозревать и выспрашивать, я не знала, что отвечать, не сразу даже вспомнила, как назывался комитет. Наверно, это и правда звучало как вранье.

– Но должны же были сохраниться какие-то записи, официальные.

– Теперь их хранят, а тогда не было столько формальностей и не было закона насчет того, что дети имеют право знать, кто их родители. Какие-нибудь записи, наверно, были, но к тому времени, когда Бен заинтересовался подробностями, тот комитет уже прекратил существование, и к тому же много бумаг погибло во время пожара, так мне говорили. Бен ничему этому не верил, а на письма никто не отвечал. Я пробовала выяснить, ездила в Лондон, он не поехал, я остановилась в гостинице…

– Ах, Хартли, Хартли!

Я отчетливо представил себе это путешествие и ее возвращение домой.

– Я честно пробовала, но ничего не могла выяснить и почему-то даже тогда не хотела.

– Но все-таки я не понимаю, что у него было в голове? Что он про нас думал?

– Он думал, что мы продолжали встречаться, может, не все время, а с перерывами, тайно. И что я забеременела и…

– Но вы жили вместе!

– Это тоже получилось странно. Как раз перед тем, как усыновление наконец разрешили, я надолго уезжала из дому, а то все сидела на месте. Я ездила к отцу, он болел, тогда же при мне и умер, и Бен решил, что в это время ребенок родился. Я тогда уже не была стройной девочкой, по фигуре могла сойти за беременную – видишь, как все сошлось. И он решил, что всю историю с усыновлением я выдумала, чтобы привести в его дом твоего ребенка.

– Но он видел документы…

– Мало ли где я могла их добыть, он-то их все равно не читал. А тот представитель, который к нам приходил, мог быть сообщником.

– У твоего мужа изобретательный ум. Он скверный, жестокий, полоумный изобретательный мучитель.

Хартли, уставившись на пламя свечи, только помотала головой.

– Но сам-то Титус, он, наверно, не знал, то есть не знал, какие у Бена подозрения?