Монструозность Христа

По мере того как выходки Кольхааса становились все более странными и экстравагантными, а исступленные политические интриги государства по поводу пары измотанных лошадей углублялись с каждой страницей, гротескное расхождение между непреклонным требованием торговца лошадьми справедливости и пустячными причинами этого требования вполне отчетливо являло, что этот нарратив – нарратив не реализма, но Реального…. Не лошади как таковые являются объектом его желания. Никто не сжег бы Виттенберг лишь потому, что кто-то плохо отнесся к его клячам. Лошадей, возможно, лучше рассматривать как лакановский объект маленькое а – как тот скромный, контингентный клочок материи, который оказывается на деле всей внушительной силой Реального. Если Кольхаас гибнет в трагической радости, вырывая у своей смерти победу в акте послушного преклонения перед ней, то это не потому, что у него прибыло скотины, но потому, что он смог не разувериться в своем желании[471].

Возможно, более подходящим способом выразить это было бы утверждение, что две лошади «сублимированы», поскольку для Лакана в процессе сублимации обыкновенный объект «наделяется достоинством Вещи», безусловного объекта jouissance. Реальное заключается в самой этой несоизмеримости между масштабной катастрофой и пустячным делом, вызвавшим ее, – куда более, чем нелепый объект, Реальное есть сам разрыв, линия, отделяющая объект-причину от строения обычной реальности. Именно поэтому любовь также от Реального: если я рассмотрю реальность вокруг себя нейтральным взором, я увижу объекты, формирующие одно и то же строение; но если я рассмотрю ее взором любящего, нечто, являющееся лишь еще одним объектом выступит на первый план, разрушая сбалансированное целое: «эта несчастная женщина (или несчастный мужчина) значит для меня больше, чем моя карьера, моя честь, мое счастье, даже моя жизнь». Разве Бадью не утверждает то же самое, когда настаивает, что «чтобы не впасть в обскурантистскую теорию творения ex nihilo, нам следует признать, что даже событие – не что иное, как часть данной ситуации, как фрагмент бытия»[472]. В реальности События нет ничего чудесного – в своей реальности Событие есть «не что иное, как фрагмент бытия», момент бесконечной множественности Бытия; Событием его делает модус его субъективизации, то как субъект, для которого фрагмент реальности является Событием, «возвышает» этот фрагмент до статуса замещающего Пустоту. Это же самое напряжение можно наблюдать в самом «Кольхаасе» – или, цитируя язвительную формулировку Иглтона: «Помимо того, что Кольхаас – жестокий массовый убийца, предавший свою семью бедности, чтобы собрать деньги на нужды своего дела, он достаточно здаравомыслящий персонаж»[473].