Мономашич. Мстислав Великий

   — Прежние времена? — фыркнул Ярославец. — В прежние времена под стенами половцы стояли, и то град держался. А ныне стоит мне кинуть клич — придут полки из Турова и Пинска, из Клёцка и Погорины, пришлёт подмогу Болеслав. Выстоим!

   — Князь! — поддержал Бреслава Заславича и Ивор Вакиевич, сын боярина Вакея, недавно отошедшего в мир иной. — На нас сам Мономах идёт. Город держался, когда его брали половцы да Святополк, отец твой. А Мономах своими победами славен. Одолеет он тебя!

   — Это мы ещё поглядим! Мира с Мономашичами не хочу! Воевать стану!

   — Опомнись, князь!

   — Мономах честь мою княжью в пыль превратил! Он — Руси царь, а мы кто? Мы единого деда внуки, одного рода-племени, а он над нами теперь глава. Он и род его! Не по Правде сие! И я заставлю его это признать! Он наши древние законы себе в угоду повернуть хочет! Не дам!

   — Неразумны твои слова, князь, — упрекнул его Захар Сбыславич.

   — А ты кто такой, чтоб меня уму-разуму учить? Ты боярин мой. Я тебя кормлю-пою, земли тебе дарю, ты меня должен слушаться. А не нравится — вот тебе Бог, а вот — порог! Убирайся!

Захар Сбыславич встал, оправил пояс, медленно поклонился, достав рукой до пола, медленно разогнулся — сказывалась старость.

   — Служил я отцу твоему, князь. Служил и тебе. А ныне иду служить другому князю.

Повернулся и пошёл прочь. Бояре смотрели ему в спину. Молчание нарушил голос Ярославца:

   — Чего пнями расселись? Небось вослед побежать хотите? Так бегите, скатертью дорога! Никого не держу! Кто верен мне, тот пущай останется, а кто струсил да кто совесть на сытое брюхо, аки свинья, променять готов — те пошли вон!

Со своего места встал Бреслав Заславич, опёрся на посох, поморгал глазами, словно впервые озирая гридницу.

   — Коли так, прощай, князь Ярослав, — тихо сказал он.

Ярославец не мог больше сидеть неподвижно — вскочил, топнул ногой и выбежал сам, хлопнув дверью.

На другой день начали уезжать из Владимира-Волынского бояре.

Одни покидали город открыто, на возках, в которых везли добро, и не подбирали в теремах разве что соринки, явно не собираясь ворочаться. Другие вскакивали на коней, вооружали своих отроков и уезжали как на войну.

Третьи никуда не спешили, но затворялись в своих теремах и сидели тише воды ниже травы. А полки Романа Владимирича подходили всё ближе и ближе. И вот уже прискакал с чёрной вестью огнищанин[18], что взяли князево село на реке Стоходе и идут прямиком к стольному граду.

Ярославец спешно кинул клич, вооружая дружину и созывая ополчение. Но из бояр не отозвался никто, а городское вечевое било помалкивало. Город, напуганный приходом Мономаховых полков, затих.

Мрачнее тучи, злой, метался Ярославец по терему. Все его бросили — бояре отвернулись, одни подались к Роману в полки, другие ждут, чем всё кончится. Даже город — и тот не спешит выставить ополчение. А Мономашич всё ближе и ближе...

Стукнула дверь — вошёл Всеволод.

   — Батюшка?

Ярославец невольно залюбовался сыном. Несмотря на то что было у него три жены и всех троих он мало любил, старшим сыном гордился. Ради детей, их будущего, пошёл он на это, и своими руками лишить сыновей доли в Русской земле Ярославец не хотел.

   — Что будем делать, отец? Враги уже близко!

Ярославец шагнул ближе, взял сына за плечи, заглянул в глаза.

   — А что бы сделал ты? — выдохнул прямо в лицо. — Все отвернулись от меня! Гонца послал я к Болеславу — да мала у меня надежда на него. Братьям в Туров и Пинск отправил весточку — да не поспеют они уже. А мои бояре — видал? — все к Роману переметнулись. Одни мы, сын.

   — Бежать?

   — Только бежать, сын.

Против ожидания, Всеволод не дрогнул. Хотя было ему всего пятнадцать, он уже умел смотреть в глаза судьбе.

   — А куда?

   — В Венгрию, — не задумываясь, ответил Ярославец. — Коломан, доброхот Мономахов, умер. На престоле родич Предславы, сестры моей. У него помощи попросим. А ежели что — в Польшу, к Болеславу. Ты готов?

   — Готов, — кивнул Всеволод.

В молчании выезжали они из Владимира-Волынского. С князем остались немногие дружинники — их вёл сотник Некрас, отвозивший в Белгород княгиню Елену. Всего набралось чуть более ста всадников — сам князь с княжичем и княжной, дружинники, огнищанин разорённого сельца на Стоходе, несколько слуг и конюхов. Добра взяли мало — всё уместилось в одном возке.

Полгорода высыпали посмотреть на отъезд князя. Среди тех, кто толпился на улицах, Ярославец заметил сыновей и внуков оставшихся в городе бояр. Небось, радуются, прикидывают, кому достанутся его сёла и ловища, да какие ещё угодья пожалует Мономах за верную службу! Если бы смирился, принял власть Мономаха, Ярославец сам мог стать таким же слугой, растеряв княжье достоинство.

Перебравшись через Гучву, Ярославец остановил коня и обернулся на стены своего города. Владимир-Волынский успел стать ему родным и близким. Тут погиб брат Мстислав, тут схоронил двух первых жён, тут родились его дети. Князь искоса глянул на сына и увидел, что по щеке Всеволода бежит слеза.

— Мы ещё вернёмся сюда, — тихо сказал Ярославец. — Клянусь!

И первым отвернулся, поворачивая коня к Угорским воротам.