Мономашич. Мстислав Великий

Через несколько дней Роман Владимирич подошёл к стенам Владимира-Волынского, и Бреслав Заславич вынес ему дары, приветствуя нового князя.

6

Не жалея ни себя, ни коня, Валдис примчался в Новгород раньше не только возвращавшихся из Киева бояр, но даже княжеского гонца, везущего Всеволоду и его боярину Даньславу Мономахов приказ.

Василиса была на дворе — встречала обоз с данью из Ставровых вотчин — и не поверила своим глазам, когда в воротах показался Жизномирич на шатающемся, загнанном коне. Парень осадил еле держащегося на ногах коня и сполз наземь к ногам Василисы.

   — Беда, матушка, — хрипло выдохнул он, опираясь на руки, чтобы не упасть, — Ставра Гордятича... Владимир-князь...

   — Что? — Василиса упала на колени. — Что — Владимир-князь?

   — В подвалы... в цепи...

Зашуршал подол летника. Валдис поднял голову — Василиса встала, прямая, с остановившимся, похолодевшим лицом. Сердце билось часто-часто, пойманной птицей, а потом вовсе замерло. Нечего было спрашивать и выведывать, за что княжий гнев падает на головы. Князь — что Бог, хорошо, пока далёк. При князе, что у Христа за пазухой, а коли прогневается, ничем уж не смягчить.

Выбежавшая на голоса ключница Велга застыла, уставившись на боярыню, и лишь после того, как та молча, глядя перед собой остановившимся взором, ушла в терем, сорвалась и подбежала к сыну. Силком подняла на ноги, поволокла прочь. За её спиной запалённый конь сделал шаг-другой и рухнул наземь, суча ногами. Меж оскаленных зубов потекла розовая слюна...

Пришла беда — отворяй ворота. Когда Велга, устроив сына в каморке спать — усталый Жизномирич не смог внятно объяснить матери ничего и провалился в сон, как в омут, — с опаской входила в боярские покои, она ждала всего. Женщина пережила на своём веку много — набег на родной погост, где молодая чудинка готовилась выйти замуж, гибель жениха от новгородских стрел и рабский торг. Потом службу у княгини, похищение и новый торг. Встречу с Жизномиром, свободу и долю жены дружинника. Довелось ей пережить мужа, а последние семь лет жить каждодневным страхом за сына — не приведи Бог, и его однажды привезут на подводе ногами вперёд. Велга видела многое и готовилась утешать молодую женщину, ибо ведала на себе, что значит княжий гнев.

Но Василиса была холодна, а в прищуренных глазах светилось нечто такое, чего Велга испугалась.

   — Ты чего? — ахнула она, кидаясь к стоящей посреди горницы Василисе. — Боярыня? Что удумала? Опомнись!

   — Оставь, — сказала, как отрезала, Василиса. — Не замай! Не дам счастья рушить! Слышишь? Никому Ставра не отдам! Ни князю, ни Богу!

   — Да ты что! Валдис мне поведал — гневался князь на боярина. Так ты бы, матушка, подумала, как от себя беду отвести! Тебе у Новгорода Великого заступы просить надо, а то и в ноги к Всеволоду Мстиславичу кинуться. Авось...

   — Сама ведаю, чего делать, — отрезала Василиса.

До рассвета не сомкнула она глаз, и Велга, сидевшая над спящим Валдисом, с тревогой косилась на боярское оконце, где горела свеча. Наутро, когда ключница вступила в боярский терем — беда бедой, а жить надо! — навстречу ей шагнул высокий парень, на ходу оправляя полушубок. Только по глазам Велга опознала Василису.

   — Подымай сына, — приказала боярыня, плотнее надвигая на косы шапку. — Ставровых отроков тоже. И припасы собери. Нам в самый Киев скакать.

Ключница только покачала головой, отступая в сторону. А Василиса прошла мимо и, выйдя на крыльцо, крикнула холопов, по-мужски резко начав отдавать приказы.

7

Не успели разобраться с одними делами, как новые недобрые вести пришли из Смоленской земли. Глеб Всеславьич Минский, поклявшись Мономаху в послушании, собрал втихомолку войска и пошёл воевать Смоленск, перехватывая хлебные обозы, которые уже начали возить в Новгород.

Смоленск был вотчиной Вячеслава, четвёртого сына Владимира Мономаха, но пострадавший Новгород всё ещё оставался под рукой Мстислава, посему тот собрал полки и двинулся к Минску, ведя рати Киева, Белгорода, Смоленска. Вторгшись в чужие пределы, начал воевать и грабить города и сёла по рекам Березина и Птичь, двигаясь в сторону Минска.

Глеб был встревожен. Конечно, Мстислав — не сам Мономах, но всей Руси было ясно, что великий князь нарочно держит старшего сына рядом — Мономашич был объявлен наследником власти. Ссориться с ним — всё равно что задевать самого Мономаха. Поэтому Глеб Всеславьич не стал выходить навстречу Мстиславу с полками, а выслал вперёд своих бояр для переговоров.

Князья уговорились встретиться на берегу Березины. Мстислав пришёл туда первым и поджидал Глеба, по-хозяйски озирая низкие заросшие глухим лесом берега. Он впервые был во владениях полоцких князей.

Глеб пришёл водой, на трёх ладьях. Две были полны его дружинниками, в третьей был сам князь с боярами и советниками. Мстислав ждал на берегу, стоя подальше от воды, и Минский князь был вынужден выйти из ладьи и подняться.

Глеб был старше Мстислава лет на десять, но выглядел так, словно между ними лежала пропасть годов в тридцать. Сухой, жилистый, высокий, он остановился перед Мономашичем, взглянул в глаза.