Монгол

Помещения отделялись друг от друга плотными занавесями из алого шелка с золотыми кистями. За спиной хана стояла красивая темнокожая рабыня. В гибкой руке у нее был зажат огромный веер из страусовых перьев, и она плавно им покачивала, чтобы дым из жаровни и мухи не досаждали ее хозяину. На гладком мраморном полу в такт ее движениям покачивалось отражение девушки, слегка поблескивали драгоценные камни, которыми была украшена ее прозрачная одежда. Иногда она двигала ногой, и тогда нежно позвякивали маленькие золотые колокольчики на лодыжках.

Комнату заполняли резные сундуки и тяжелые столики из тика, мягкие диваны, крытые шелком, и поставцы из слоновой кости и черного дерева. На одной из мраморных стен висел любимый крест Тогрул-хана. Огромный, из золота, с вычурной резьбой. Сегодня он чувствовал себя христианином, принимал богатого епископа-несторианца, обсуждал с ним положение тех своих подданных, которые исповедовали религию несторианцев, хотя только вчера во время визита одного мелкого султана оставался преданным сыном ислама. Тогрул-хан вспомнил, что и завтра ему снова придется быть мусульманином, потому что прибудут первые посланцы калифа Бухар, чтобы окончательно договориться о свадьбе Азары, которая должна состояться через четыре недели. Тогрул приказал бронзовой рабыне задвинуть алый занавес, отделявший его от колоннады, поскольку направление ветерка изменилось, потянуло прохладой на его лысый пожелтевший череп. Рабыня повиновалась, он откинулся на подушки и углубился в размышления.

Наконец Тогрул хлопнул в ладоши, и звук получился сухой и нетерпеливый. В покои вошел и коснулся головой пола у ног старика огромный, жирный, обнаженный до пояса евнух. На серебряном поясе у него болтался кривой кинжал.

— Пусть мой сын Талиф придет ко мне!

Талиф был старшим и любимым сыном Тогрула, первенцем главной и любимой его жены. Талиф вошел в покои отца. Это был высокий, сухощавый, молодой темнокожий человек с узкой головой, покрытой гладкими волосами. Он имел хитрое лицо священника и считал себя великим поэтом, заимствуя для своих сочинений строки из поэзии Омара Хайяма.[9] Наряд Талифа был изысканным и немного женственным, а руки его украшало огромное количество колец. Он не страдал от излишней стыдливости и был очень злым и весьма хитрым и увертливым. Тогрул-хан прощал ему поэзию и наряды, сын нравился отцу своей жадностью и проницательностью. Старик, как ни старался, никогда не мог его обмануть.

Тогрул знаком приказал сыну, чтобы тот сел, и даже сам налил ему в хрустальный бокал приправленного специями вина. Пока сын пил, старик любовался им. Ему нравилось его темное узкое лицо, живые, бегающие, черные, глубоко запавшие в глазницы глаза и узкий лоб. На впалых щеках Талифа пролегли глубокие морщины, делавшие его лицо более умным и сдержанным. Казалось, что он перенес сильные страдания. Даже когда ему было хорошо, его тонкие губы постоянно кривились в жестокой циничной ухмылке.

В полумраке на его пальцах сверкали бесчисленные кольца, а в просвете широких рукавов сверкали драгоценные браслеты. Но отец все прощал сыну за то, что у юноши за поясом торчал кинжал, с которым он умел обращаться.

— Чем ты занимаешься? Играешь с женщинами или, как всегда, пописываешь стихи? — поинтересовался любящий папаша.

— Нет, я наслаждался омовением.

Тогрул громко втянул в себя воздух и состроил гримаску:

— Ха! Поэтому тут так несет розовым маслом! Почему бы тебе иногда не воспользоваться ароматом вербены? Мне этот аромат нравится гораздо больше.

Талиф пожал плечами.

— Я предпочитаю розовое масло.

— Азаре нравится запах фиалок. Развратные женщины любят запах розы, и хорошо, что Азара предпочитает фиалки.

Талиф зевнул.

— Ты позвал меня сюда, чтобы обсудить предпочтения в ароматах моей сестры и напомнить о ее чистоте и невинности?

— Видишь ли, Азара некоторым образом связана с моим сообщением. Ты можешь прочитать письмо, присланное мне Темуджином — варваром и потным вонючим батыром степей!

Талиф, прочитав письмо, расхохотался.

— Хочешь знать, что я думаю по этому поводу? Это животное из Гоби снисходительно к тебе относится…

Тогрул не стал возмущаться, а только улыбнулся, будто все его забавляло.

— Я тоже так подумал. Ты бы его видел! Ты не смог бы пережить его вонь! Если бы он принял ароматную ванну, от него все равно продолжало нести лошадьми, навозом, кислым молоком и подмышками немытых грязных женщин. Но в нем есть нечто особенное. В нем есть великолепие сильных хищных животных, которые бродят по пустыням и прячутся среди скалистых ущелий. У него поразительные глаза цвета нефрита, а волосы — рыжие, как закатные лучи солнца. Его голос, как ни странно, завораживает, если даже ты относишься к нему с презрением.

Талиф поднял брови.