Монады

Ходил я, как вы сами понимаете, на костылях. Вы ходили когда-нибудь на костылях? Ходили? Ну тогда вы кое-что понимаете. Хотя, конечно, вам не понять в полной мере моего хождения на моих костылях – отчаяние, безнадежность на долгие годы вперед, вернее, навсегда. Хотя была у меня одна надежда. Как указали мне с некоторым сомнением и недоверием ко мне, мальцу, в чьих ненадежных руках была слабая эта ниточка надежды, требовавшая недетских и даже нечеловеческих равномерных рутинных усилий по одолению самого себя, болезни и всего меня окружающего. За моей спиной они шептали моей матери, скашивая глаза и делая печальную позу лица в мою сторону, что единственным моим спасением было бы регулярные (тут они вздыхали и делали неопределенный жест правой рукой в воздухе) многократные самотренировки. Какие там массажи! Ванны! Грязи! Электротерапии! Шоки! Лечебные и восстановительные физкультуры! Иглоукалывания! И все подобное! – это сейчас у вас все, у молодых, развратившихся и обожравшихся! А в наше время – костыль в рукии пошел. В наше время – только воля! Железная воля человека, преодолевающего инертность и насилие природы. Так создавались великие люди моего времени. Так сотворялось великое и неземное. Так закалялась сталь! Как же мог я предать подобных людей и подобное время?! Ведь и имя Сталин – от стали. Вы бы не смогли. Между прочим, многие бы и в мое время не смогли бы. Но я смог. Не на того напали. Не на того напали все вы вместе – и природа! и врачи! и люди! и вы, среди всех прочих. Я говорю вам: не на того напали.

Однако же, думаю, что мое дикое неземное упорство и занудство, вытянувшие меня за уши из трясины и пропасти болезни в то же самое время и в той же, увы, мере и были причиной моего падения и впоследствии попадания в эту ситуацию, вам на глаза, себе на поздний, неисправимый и несмываемый позор. Что же, ничего чистого в мире не дано. Все обоюдоостро. Любой путь окружен пропастями со всех сторон. Нету благостного хождения по прямым раздольным просторам неиндентифицируемой родины. Нет, любая родина конкретна, требующая вполне конкретных поступков во вполне конкретных обстоятельствах, нам неподвластных, но нами принимаемых либо во всей их полноте и даже с восторгом, либо в меру прямой физиологической выживаемости. А иногда за пределами ее. Хотя, что это я о высоком. Я же о простом, местном, мелко-местном, намного меньше в размерах масштаба не только родины, но и ближайшего окружения, я о банальном выживании. И вот вам – спасся. А для чего? Где та Родина, дающая предел и масштаб любых мелких человеческих проявлений, без того становящихся просто потугами куска мяса в желании продлить свой век посредством поедания другого куска мяса. Этой Родины у вас уже нет. А у меня была. Была, но я ее сам пропустил мимо, пропустил между пальцев, профукал. Да и то, ведь как было иначе – ведь калека был. Но вот сейчас мне пришло в голову, что если бы я все то же самое проделал, но не во имя своего пустого выздоровления, но во имя величия Родины. Все тогда было бы по-другому – исполнено сверхличностного значения. И я бы не оказался здесь перед вами в позорном виде. А если бы и оказался, то в другом виде. Оказался бы во всем своем значении вместе со всем прочим, облегавшим бы меня, обстоящим и фундирующим. О, тогда вам бы не было и за что уцепиться, ваши жалкие пальцы скользили бы по моим блестящим стальным крыльям.

Вот я спасся. Да на погибель собственную.

Помните анекдот? Не в моем положении, конечно, шутить, изголяться, сорить анекдотами. Но я это вам некую поучительную притчу приведу про самого себя. Про случай подобный моему. Вот он, анекдот.

Приходит человек с фингалом под глазом на работу, или домой, или в компанию какую там.

– Ты где это так? – спрашивают его с участливым смешком.

– Да я увернулся.

– Как это?

– Меня хотели ногой по жопе ударить, а я вот увернулся?

Понятно? Вот так и я. Но все-таки это незаурядное упорство и неосмысливаемая ярость преодоления себя у почти еще младенца – разве же не впечатляет? А? Она меня самого впечатляет. Помните другой анекдот?

Спецназовец прибегает с опозданием по сигналу.

– Почему? – строго спрашивает командир.

– Да вот я, значит, одеваю форму, бронежилет, пистолет, нож, спецсвязь, там гранаты (там, уж не знаю что, я в армии не служил, всякие там прибамбасы, страшилки, мочиловки), глянул на себя в зеркало – и от страха обосрался.

Смешно? Да, это нечто. Это вам не нынешняя расслабленность под музон, травку. Это не ваши тюти-мюти: я тебя люблю на кровати! я тебя взял на рояли! я тебе дала на прилавке! и т. д. Нет! это – страсть к жизни!