Монады

А ведь была весна. Цветенье! Война кончилась. Прекрасный, самый прекрасный город в мире – Москва. В Кремле – Великий Сталин. Вокруг Кремля мощные стены и бдительная верная охрана. Кстати, знаете ли, вот уже сейчас, когда я давно знаю, что Сталин – немыслимый злодей, коварный и сладострастный истребитель всего живого, немыслимый конструктор и воздвижитель почти неземного на костях всего земного. А попросту – убийца ведь. Согласитесь, как ни объясняй причины и поползновения – убийца ведь. Убил-то скольких! Каких ни будь вы взглядов и ориентаций, а это признать обязаны. Можете оправдывать это необходимостью – но убивал. Вот у меня была та же необходимость, а вот не убивал. Хотя нет, нет, убивал, убивал. Даже вот вам это и рассказал выше. Может, именно поэтому, уже зная все про него, до сих пор при первом звучании начальных, да и последующих, букв С, Т, А, и Л, и И, и Н, в душе поднимается теплая волна восторга. И только следом, следом уже, последующим осмыслением, за давностью времени приобретшим вид тоже почти спонтанной реакции, но уже следующей за первой, накатывает, наваливается мрачное облако с набухающими кровью краями, от которых отделяются крупные, почти свинцовые густо-бордовые капли, которые, повременив, с гулким мощным, разносящимся на многие километры и годы и столетия вокруг, стоном падающие и ударяющиеся в какую-то невидимую гулкую пропасть. А вот при звучании букв Г, И, Т и Л, и Е, и Р – сразу же возникает нечто паукообразное, чудовищно неантропоморфное, даже анти-антропоморфное. Это и справедливо.

Но все-таки – весна. Цветенье. Ощущение чего-то волнующего, подступающего, таящего в себе еще досель неведомое. И я – выздоравливающее колченогое существо, впервые по выходу на волю попробовавшее кусочек курочки. Да, до этого я не знал подобного. Знал бегающих кур, знал, что их кушают порядочные люди, но даже и не завидовал им, так как это знание было какое-то абстрактное, как то, что медведь, например, спит всю зиму, что тоже достаточно завидно. Если куриц я с тех пор перепробовал немало – и вкусных и жестких, и жирных и иноземных. А вот медведю я завидую до сих пор. Да, люблю поспать. И вот отведав в первый раз кусок курицы, видя кругом себя весну и умиротворения, я почувствовал, даже не осознал (какое было мое тогда сознание и способность осознания?!), почуял, что мне что-то такое отпущено судьбой. Но что? Зачем? С какой целью? Господи. Ответа не было. Ответа нет и теперь. Разве только вот эти ответы перед лицом данного суда, что само по себе уже говорит о так до конца и не понятого этого так благостного, даром, ни за что мне отпущенного предполагаемого некоего светлого и значительного нечто.

А если оно и было, я не воспользовался им. А если его я не мог понять даже, что что-то подобное бывает и его надо взыскивать. Сам же, идиот, все погубил, если, конечно, и было что губить. А если не было, так о чем горевать. Так о чем мы здесь речь ведем? Все так и есть, как и должно быть. Так мы этому и не судьи. Но нет, у Достоевского все мы вычитали о свободе воли губить себя. Вот и губим. А если бы не читали Достоевского, как я, то и нету ничего. То и неподсуден я вам. Все само без меня это есть. Вот это, что все без меня и судите, а я сам посижу в сторонке и посмотрю, как вы с ним справляетесь. Может, мне и самому на пользу чего-нибудь пойдет. Да вот ведь, уже и пошло – вот пишу уже, прозу изобретаю, может, напечатаю ее где. Может, деньги заплатят. А там и премию получу. Знаменитым стану. Все станут любить меня, и вам уже не удастся так просто измываться надо мной. Нет, они придут толпой с цветами и с палками. Цветы – мне, а палки – чтобы забить вас насмерть, охальников и губителей всего святого на нашей земле. Хотя, возможно, вы им все и объясните, и все перевернется. И тогда – цветы вам, а палки – мне. Тогда я уже брошусь под вашу защиту:

– Защитите, защитите меня!

– Это почему же мы должны защищать тебя?

– А потому что надо же вам все до конца от меня узнать!

– А для чего нам это надо все узнавать?

– А чтобы самим на том же самом не попасться!

– Что же, хоть в этом единственнно, да, прав ты.

– Ну идите, идите, дети. Идите, делом займитесь, а мы уж тут все по правде, да по совести за вас все решим! – обратитесь вы к толпе, обнажившей перед вами свои спутанные волосы.

– Ладно, батюшки! – ответит молчаливая толпа и повернувшись, сутулыми спинами, мрачно ругаясь про себя, тяжело вытаскивая обутые в сапоги и валенки ноги из грязи, побредут по домам.

– Спасибо! Спасибо! Спасители вы мои! – упаду я вам в ноги.

– Ладно уж. Садись на свое место. Продолжим.

Продолжим.