Монады

Естественно, нельзя не обратить внимание, не полагать контекстом рассмотрения этой проблемы и такие предельные проявления, как самозванство «до полной гибели всерьез». Это есть уже оборотничество, покидающее пределы социума и культуры, испытующее предельные границы человеческого, возможности трансформации за пределы антропологического, уводя в области зооморфного, и дальше, дальше – в каменноугольные пласты и газовые фракции, подтверждая всеобщую метаморфозмичность универсума, не оставляя ни малейшей возможности, если и не свободы выбора, то обнаружения остатков рефлективного самосознания на всех гранях и ступенях этой трансформации. Заметьте, что тут не поминаются и примеры духовных преобразований и метаморфоз, которые тоже не есть предмет нашего узкого и слабого рассуждения. Что мы можем сказать о примере такой неземной высоты, какой приведен в одной из новелл Боккаччо – преступник, преследуемый толпой, вбегает в убежище святого отшельника, убивает и под видом его проживает несколько лет. Умирает, самозванца хоронят под личиной святого, и – замечает в конце автор – удивительное дело, на могиле его стали происходить чудеса! Действительно – непредставимая чудесность! Но мы не об этом, а о том, что происходит в узкой, единственно поддающейся нашему неизощренному непосредственному наблюдению, зоне между геодезическими пластами и пластами неземной духовности.

Примерно так же, как среди глубочайших рассуждений непомерных умом мужей (и – заметим для нынешней политкорректности – жен) о причине темпоральности, о невозможности настоящего посередине между невозможным будущим и несуществующим прошлым, о процессах почти катастрофического изменения исторического восприятия времени, мы бы рассуждали просто о феномене настоящего как разнице скоростей процессов, происходящих в нейронах, и прочими суточными, месячными и годичными физиологическими процессами и изменениями. Но нет, ни в коем случае не подумайте, что речь идет о конкретной физиологии. Нет, о простой возможности укладывания в чистые снятые длительности одних физиологических процессов более быстро свершающихся других, воспринимаемых как многократные рефлектирующие пробегания и чувствования, что именно и порождает ощущение настоящего, даже нескольких настоящих – короткого дневного, более длительных месячного и годового. Но зачем мы об этом? Это не по нашей теме, да и не по нашему уму. Это просто так здесь выскользнуло, чтобы не быть затерянным за томительным ходом повседневных дел и других текстовых забот и обуз. Так и оставим это простой вставкой, даже и не по поводу, а по случаю.

Также мы не поминаем извечную проблему личности, маски и личины, честно служившую для многих исходным пунктом рассмотрения феномена самозванства, коренящегося в самой основе нашей нынешней антропологии. Отличие личности от личины и маски предполагалось укрепленностью ее в некой трансцендированной зоне, в обнаружении аксиологической ориентации, что в сумме описывающих и обнаруживающихся усилий объявляется в виде идеального образа.

Последним мощным явлением попыток утвердить подобный идеальный образ в пределах старой антропологии были фашистская и советская новая антропология, соответственно, явившие всему неприятно изумленному свету идеальные образы фашистского и советского человека. Про фашистского человека ничего не скажу, так как не живывал в зоне его бытования и функционирования, посему не имею конкретного опыта общения с ним. Но история советского самозванства вполне известна мне от литературных персонажей и реально бытовавших фальшивых, бродивших по вагонам и сидевших в высоких кабинетах, как бы героев и даже дважды-трижды героев всяких там неземных воинских и революционных событий советской эпохи до самозванства членов высшего партийного руководства, якобы знающих и постигших все науки, закономерности и принципы мирового и космического развития (ну, это уже, конечно, на уровне «полной гибели всерьез», это уж, действительно, таинственно и глубоко, как у помянутого «святого» разбойника).