Молодые львы

«И это называется пивом? Все, к чему прикасается правительство, начинает вонять, даже пиво».

«Все решают связи. Ты можешь положить Джо Луиса в двух раундах, но тебя забракуют по слабости здоровья, если есть свой человек в призывной комиссии».

«У меня тяжелейшая язва. Она начинает кровоточить, стоит мне услышать телефонный звонок. Рентген ничего не показывает, сказали они. «Один-а». Они не успокоятся, пока не лишат меня жизни. Просто интересно, выроют ли мне могилу на Арлингтонском кладбище? Они дадут мне «Пурпурное сердце»[41] за прободную язву, а потом похоронят с воинскими почестями. Пусть засунут эту медаль себе в задницу. Я не могу есть их еду, но и без еды долго не протяну. Одна трапеза с копченой колбасой, сыром и арахисовым маслом – и у них на руках покойник. Я их предупреждал, но они дали мне “один-а”».

«Я не против того, чтобы служить своей стране, но мне не нравится, что они каждый месяц будут выдирать из причитающихся мне денег двадцать два доллара и отсылать моей жене. Я не живу с ней уже одиннадцать лет, она переспала с каждым мужчиной и с каждым мальчишкой, которые ей встречались, а из меня выдирают двадцать два доллара».

«Вернувшись с войны, я обязательно убью председателя призывной комиссии. Я сказал ему, что хочу служить в береговой охране, что мое заявление уже там, что я люблю море, а он ответил: “Один-а, пора тебе учиться любить сушу”».

«Слушай сюда, дружище, в любом строю надо держаться середины. Не вставать ни в первые ряды, ни в последние, ни по краям. Держаться середины, понимаешь? Тогда и в наряде будешь бывать реже других. Кто ж тебя высмотрит в середине? И в палатку заходи только вечером. Они специально выискивают тех, кто днем валяется на койке, чтобы было кому разгружать грузовики на складах».

«Я мог бы стать офицером, если б мне дали хоть немного времени, но призывная комиссия набросилась на меня, как стая волков».

«Видишь тех двоих, что маршируют взад-вперед перед канцелярией роты? Они маршируют уже пять дней, взад-вперед, взад-вперед. Отшагали небось не меньше двух сотен миль. А все потому, что пошли в Трентон выпить по паре стаканов пива, а сержант их засек. И теперь они будут маршировать до отправки в часть. Из-за двух стаканов пива! А еще говорят, что это свободная страна!»

«Когда тебя вызовут на собеседование, скажи им, что умеешь печатать на машинке. Не важно, умеешь ты или нет. Главное – сказать, что умеешь. В этой армии обожают тех, кто умеет печатать на машинке. И можешь не сомневаться, пишущие машинки не ставят там, где их могут разнести снарядом или пулей. А если ты скажешь, что не умеешь печатать, тебя отправят в пехоту и ты можешь написать мамочке, чтобы она покупала красивую золотую звезду на окно».

«Армия обращает больше внимания на мужской прибор, чем испанская новобрачная в жаркую ночь. Я в армии всего двенадцать часов, но они уже трижды осматривали мое сокровище. С кем, по их разумению, мы должны воевать: с японцами или с хоккейной командой Вассара[42]»?

«Лучше всего живется в авиации».

«В артиллерии тебя точно не убьют».

«Это самая плохая рота во всем Форт-Диксе. Поймали повара, который трахал солдата, присланного в наряд по кухне. Повар пошел под трибунал, и его понизили в звании до старшего сержанта».

«С 1931 года я каждую ночь спал с женой. Уж не знаю, как мне удастся заснуть без нее».

«Послушайте, презервативы здесь просто раздают».

«Вы знаете, что Библию в бумажной обложке можно купить за четвертак?»

«Господи, уже закрывают».

По заплеванным ступенькам армейского магазина Майкл спустился на теплую землю Нью-Джерси, под спокойное, усыпанное звездами летнее небо. Отяжелевший от выпитого пива, одетый в зеленую рабочую форму из грубой ткани, от которой шел запах подсобки галантерейной лавки. Новенькие, тяжеленные, тупоносые армейские ботинки уже натерли ему пятку. Он шагал между палатками, мимо двух солдат, марширующих в полной выкладке взад-вперед, расплачиваясь за трентонское пиво, мимо картежников, которые начали играть еще вчера и остановить их могли только смерть или капитуляция Японии, мимо одиноких фигур, стоящих у растяжек, уставившись в ночное небо, мимо мужчин, увязывающих в узлы гражданскую одежду, чтобы отдать ее в Красный Крест, мимо рядовых и рядовых первого класса, которые и верховодили в роте, пользуясь предоставленными им исключительными привилегиями. Вот и теперь они начальственно покрикивали: «Свет выключается через десять минут! Солдаты, свет выключается через десять минут!»

Майкл вошел в свою палатку, освещенную лампочкой в сорок ватт, неторопливо разделся и залез под грубое одеяло в нижнем белье – взять на войну пижаму он постеснялся.

Мужчина из Элмайра, койка которого стояла рядом с выключателем, погасил свет. Ветеринар по профессии, он жил в этой палатке уже три недели, потому что армия подыскивала место, где бы он мог врачевать мулов, но много ли мулов числилось на армейском балансе в современной войне? Будучи старожилом, ветеран взял на себя обязанность гасить свет.