Молодые люди

Сколько уже месяцев Лида вместе со своими русскими и китайскими товарищами работала здесь на лесах, на особых подвижных вышках, на составных лестницах и козлах. В теплом толстом платке, в ватнике и в штанах и в юбке одновременно, густо измазанная едкими пятнами известки, обляпанная мелом и мокрыми комками глины, целый день передвигалась Лида со своим лотком раствора вверх и вниз по стене среди зыбких, ощутимо вздрагивающих и пружинящих под ногами подсобных надстроек.

Стены цеха, поднявшиеся на высоту шести-семи этажей обычного здания и вытянувшиеся вширь метров на триста, ставили перед штукатурами задачу долгую и сложную. Штукатурить здесь приходилось значительно плотнее нормы, вмазывать в густую дранку особо толстые, жирные слои штукатурной массы: она должна была, помимо обычного своего назначения, играть роль предохранительной, защитной среды против чудовищного жара действующих конверторов.

После того вечера в Доме техники прошло немало дней, а Лида нигде не встречала Алеши. Неужели он всерьез обиделся? Сна упрекала себя и даже потеряла свою привычную, сияющую жизнерадостность.

В субботу, рано освободившись, Лида направилась со стройки на трамвайную остановку. День, заметно уже удлинившийся, был светлый, с обильной капелью. В пути Лида смешалась с большой группой подруг. Ребята, обгоняя их, на ходу заигрывали с девчатами и всего чаще задевали Лиду — была она и привлекательнее других, и всегда можно было ожидать от нее ответное задорное, находчивое словцо, возбуждающее и смех и молодечество.

Но нынче она молчит. С нею теперь ни пошутить, ни поиграть. От настойчивых повторных приставаний она только хмурит темные, остро изогнутые брови и уходит прочь, прячется в гущу своих подружек.

— Смотри! — рассудил один из отвергнутых таким образом парней, с огорчением поглядывая на приятелей. — Плохо дело, если уже и наша Лидка смеяться разучилась…

У мокрого, сочащегося, с длинными свисающими сосульками павильона, окрашенного в ярко-голубой цвет, все влезли в подошедший вагон трамвая. Лида нарочно замешкалась, осталась. Ей хотелось одиночества. Сверкали лужи. Суматошно кричали воробьи, поклевывая невидимое человеческим глазом изобилие корма в разъезженном снегу. Снег был измолот колесами машин в желтеющую сыпучую массу. По глубокому, чистому, совсем весеннему разливу неба лишь кое-где курчавились легкие и быстрые облачка.

Так хорош день, а на сердце грустно.

Она пропустила еще два вагона. Из домны выпустили новую плавку, — жаркое это и завораживающее взгляд зрелище. Ресницами, щеками, выбившимися из-под платка волосами она вскоре почувствовала мечущуюся в воздухе колкую металлическую пыль, что взвивалась от раскаленного потока и, охладившись, отяжелев в вышине, бурно сносилась наземь.

«Как все-таки удивителен труд человеческий!» — с приливом гордости за себя и своих сверстников подумала молодая девушка. Ну что она собою представляет? Вчерашняя школьница. Штукатур четвертого разряда. Но и любой другой рабочий, хоть самый-самый многоопытный, и техник, и даже самый-самый лучший инженер — никто в одиночку ничего не сделает, а все вместе творят вон какие чудеса! Весь этот трехсоттысячный городище на еще недавно пустом месте, с действующей домной, с коксовыми батареями, с бессемером, с машиностроительными заводами, с никелькомбинатом, с трамваями и мостами, с клубами, с мощной теплоцентралью — все чувствовала Лида своим. Наравне со всеми вправе она была считать огромный растущий город делом своих собственных рук… Да, да, это так, и это очень удивительно, это просто непостижимо и прекрасно…

Вон китайские товарищи толпой идут с завода к трамвайной остановке. Мишутка и Ванюшка там? Не разберешь издали. Славные, милые они — простодушные и доверчивые, как дети.

Лида ковыряет носком грубого башмака, тоже испещренного белыми пятнами известки, хрупкую ледяную пленку, которой снова покрывается оттаявшая было под полуденным солнышком лужа.

Ну конечно, вот они: и Ваня, и Миша. Еще далеко, а уже можно распознать их.