Молодые люди

Каких-нибудь десять минут спустя Витька был вовлечен в удивительно легкий, приятный, сердце ласкающий разговор. Эта девочка умела расспрашивать, а слушала она с таким вниманием, с такой искренней заинтересованностью, что Витька чувствовал себя славным и бывалым парнем, которому есть чем поделиться с умным собеседником.

Катя была в школьном коричневом платье с черным передником. Воротничок и обшлага рукавов ее были обтянуты узенькими полосками кружева невиданной, безупречной белизны. Она поджимала под стул маленькие ножки в простеньких черных туфельках и по ученической манере складывала руки на тесно сдвинутых коленях.

«Ой!» — поминутно и на разные лады вскрикивала она, дивясь, как много уже изведал в своей жизни Витька, сколько он уже изъездил из края в край по стране и к каким только профессиям не приложил свои руки.

Рая принесла кофе и коржики. В светлой блузке, в серой юбке с поясом, — совсем взрослая, — она молчаливо приготовила стол, наполнила чашки, хлопотала усердно и неслышно, точно и не подруга вовсе, а домашняя работница, которой дела нет до хозяйских разговоров.

Витька не мог забыть первых минут встречи — сама зовет в гости, а сама через щелочку разговаривает, — старался поэтому не замечать Раи и тем полнее отдавался очарованию Кати.

Девочка с косами, уложенными в крендель на затылке, с такими тоненькими, хрупкими пальчиками вызывала в нем странные, никогда прежде не испытанные желания: хотелось оберегать ее, защищать от скопища неведомых врагов, совершить ради нее какой-нибудь удалой, отчаянный и бескорыстный подвиг. А тут еще она сама, прихлебывая кофе, стала восхищаться его смелостью и его силой. Ого, как он здорово двинул тогда хулигана на улице! Тот так и отлетел от одного-единственного удара саженей, должно быть, на двадцать!

— Витя, можно я пощупаю вашу руку? — попросила она. — Согните, пожалуйста, вашу руку в локте.

Витька согнул руку, дал пощупать вздувшийся под рукавом бугор мускулов.

— Ой! Раечка, попробуй сама… Видела ты что-нибудь подобное? Как сталь, честное слово! — гордилась она крепостью мышц своего покровителя, и Витька вовсе расплылся в счастливом и смущенном довольстве. — Вы, конечно, занимаетесь физкультурой, Виктор? Правда? Наверное, тяжелой атлетикой? Да?

Шел одиннадцатый час, когда Глушков простился с обеими девушками. Морозная улица ничуть не охладила в нем горячего возбуждения. Хотелось непременно что-нибудь сделать… Но что?.. Может быть, расшатать по пути телеграфный столб?.. Все равно, только бы не идти сейчас домой, в комнату общежития с настороженными против него, насмешливо или презрительно ухмыляющимися над каждым его словом сожителями… Катя! Она вроде сестренки ему… Сестра! Сестренка! Слово-то какое хорошее!..

Нет, нельзя было домой с этакими чувствами. И так как были еще у Витьки последние сорок рублей, он завернул в кафе, заказал здесь водки и сосисок, засиделся в шумном, гулком от хмельных выкриков зале до позднего часа, очистился до копейки.

Ночью вахтер, открывая ему дверь, сказал:

— А тебя, Глушков, Настасья Степановна сколько раз спрашивала. Велела, как придешь, чтоб обязательно постучался к ней. «Я, говорит, спать ложиться не буду, пока с ним не поговорю».

— Кого? На кой?..

— Не могу знать. Сказала — как ни поздно, чтоб обязательно постучался.

Порядочно захмелевший Витька с отвращением головой замотал — дескать, плевать он хотел на такие приказы. Но едва взобрался он на свой третий этаж, как тут же увидел воспитательницу: она услышала его шаги и высунулась из своей комнаты в темный коридор с единственной оставленной на ночь лампочкой.

Не было Витьке другого пути, только мимо старушки.

— Виктор! — дождалась она. — А ну, зайди!

— Устал я… Поздно уже… Завтра зайду, Настасья Степановна!

— Виктор! — угрожающе и требовательно повторила она.

Тогда он переступил к ней за порог. Она медленно закрыла за собой дверь, долго, пристально, печально смотрела на Витьку.

— Опять все сначала? — спросила наконец Анастасия Степановна.

— Ну, малость выпивши… это верно. Причина есть!

— Вспомни, как ты мне каялся, какие клятвы давал.

— Не виноват я… У меня нынче, может быть, такое было! Праздник!.. Такого, может быть, отроду у меня не было.

— Ну что ты мелешь? Тошно слушать… Ну что ты передо мной дурака валяешь?.. Праздник у него! Снова обокрал товарища, нажрался опять вина проклятого. Хорош праздник! — Старушка торопливо достала из-под обшлага кофты платочек, чтобы унять слезы.

— Обокрал? Я? — изумился Глушков. — Я? — спрашивал он с такой убедительной растерянностью, вмиг трезвея, что воспитательница в удивлении попятилась перед ним. — Я обокрал?.. Да какая еще гадина, — загремел он во всю глотку, — опять наклепала на меня?