Молодые люди

А после митинга десятки автобусов, тоже все в пышном убранстве из цветов и надписей по кумачу, выбирались один за другим с тяжеловесной, покачивающейся грацией из привокзальной улицы на площадь. Загруженные до отказа людьми и вещами, машины двинулись в далекий путь. После уже выяснилось, что гостеприимные хозяева повезли своих новоявленных сограждан с места в карьер на прогулку по всем улицам и площадям города, растянувшегося по берегу реки на много километров, — мимо всех заводов и фабрик, сквозь просторы возводимых то здесь, то там новых кварталов, над которыми без устали ворочались башенные краны с длиннейшими, ажурно сплетенными из стали подъемными стрелами, вдоль парков и садов, молодых кленовых бульваров и скверов из карагача.

Ехали и ехали, — вот город как будто окончился: машины катили уже по открытому полю с речкой, с леском вдали, с заводьями, — остатками весеннего разлива, — с временными озерцами, подступающими к самой дороге, полными плавающей домашней птицы. Машины мчались все дальше по узкой ленте асфальта — единственной искусственной подробности пейзажа — и вновь оказались в самой гуще созданий рук человеческих, среди новеньких проспектов, многоэтажных жилых зданий, перемежающихся обширными открытыми площадями с колоннадами клубов и кинотеатров. И опять в глубине просторов, за крышами домов, густо и далеко дымили устремившиеся к небу кирпичные жерла, опять блистали стеклом гигантские коробки цехов, тянулись, извивались на стальных подпорках коленчатые, смонтированные из серебристого металла, неохватно мощные трубы воздуходувок…

В каждой машине среди приезжих оказалось немало старожилов, добровольных гидов. Они указывали в пути и налево и направо: вот он — «старый город», а вот — «соцгород», вон трубы теплоцентрали, а чуть подальше — вот эти темные, копотью занесенные стеклянные переплеты — цехи завода тяжелого машиностроения, а там крекинг-завод, а там синтезспирт и никелькомбинат, а вон, у самых холмов на горизонте, — мясокомбинат, к которому из степей гонят и гонят гурты крупного рогатого скота, стада баранов и свиней, перерабатываемых на колбасы и тушенку всех видов…

Асфальтированная дорога оборвалась наконец, дальше тянулась проселочная, накатанная колесами в голой степи. В синеющей дымке уходили вдаль холмы, сменялись подъемы и спуски. Машины, гулко тянувшиеся друг за другом, тяжело переваливались на ходу с боку на бок, содрогаясь, звеня приспущенными оконными стеклами, завывая моторами на слишком круто взбирающихся участках пути. Казалось — уж тут-то, наверное, конец городу и вот-вот откроются палатки, лагерь, взлелеянный в мальчишечьих мечтах, временное пристанище новоселов. Машины катили все дальше, — а никаких палаток нигде не было. Всюду глубокая тишь и потрескавшаяся под слишком горячим солнцем земля, либо вовсе голая, либо в крепком, как проволока, с бледно-лиловыми головками татарнике, с вездесущими ромашками, с пахучей, серебристой, густо запыленной полынью.

— Да где же эти палатки? — уже нетерпеливо интересовались новоселы, но старожилы помалкивали с загадочной улыбкой. Не было палаток, — и совсем напротив, — за одним из поворотов хлынуло в уши горячим шипением, грохотом, стуком и звоном. На огромном пространстве раскинулись каупера, новые воздуходувки, коксовые батареи, мощная, огнедышащая доменная печь царственно властвовала в этом просторе, и у подножия ее бесконечно сновали в разных направлениях маленькие крикливые паровозики. Металлургический завод. А за заводом опять жилые кварталы сплошь из новых, судя по типовой однородности, по свежести штукатурки и окраски, только-только возведенных корпусов.