Молодые люди

— Ничего мы еще не решали. Пока разбираемся в разных фактах и фактиках, а их дай господи! Хватает!.. Да что там вечеринка! — с внезапным ожесточением воскликнула Вероника. — Пустое это — вечеринка!.. Не в ней суть… Главное — душа опустошенная, сгнившая сердцевина, нутро, изъеденное эгоизмом, как ржавчиной… Вот что главное! Культ так называемой «свободной личности»! А в переводе с возвышенного и абстрактного на простой и конкретный язык — это свобода паразитизма, ловкачества, рвачества, бесстыдства и бессердечия, всяческого свинства и мерзости… Тьфу! — отплюнулась она, чтобы не продолжать длинного перечня особенностей и черт «нюмбо-юмбо». — Мне теперь, ты знаешь, конечно, мне приходится часто беседовать с Олегом, и ты, Галя, совершенно правильно заметила: трудно с ним, очень трудно… Говоришь, говоришь, убеждаешь, споришь, а потом раздумаешься — и видишь: действительно, как песок сквозь пальцы, просеялись зря все твои старания… Прощай… Вот опять идет мой номер!

— Погоди. Еще только этот пропустим, а там разъедемся… Ну, и что же, по-твоему?.. Неужели… неужели бюро будет ставить вопрос об исключении?

Вероника долго и внимательно смотрела на какую-то бумажку у себя под ногами, затоптанную, вдавленную в мокрый снег. Она отковыряла ее концом ботика, перевернула, — то была обертка от конфеты «Мишка».

— Скажи по совести, — попросила она, втаптывая бумажку обратно в мягкий, грязный, легко поддающийся снег, — сама ты интересуешься этим вопросом или это Олег попросил тебя осторожненько разведать, выпытать у меня?

— Олег ничего не просил.

— Жаль. Очень жаль. Если бы он тоже встревожился наконец за свою судьбу, это было бы, мне кажется, добрым, обнадеживающим признаком. — И, выпрямившись, оставив в покое бумажку, она продолжала: — Вопрос об Олеге и его приятелях, как о комсомольцах, уже поздно ставить. Это, правда, мое личное мнение. Давно уже они никакие не комсомольцы. Есть у них союзные книжки в кармане или нет — чисто формальная подробность. Когда я буду докладывать о персональном деле Олега Ивановского, мне придется говорить не о комсомольце Ивановском, а об отщепенце Ивановском, давно и по собственному твердому разумению покинувшем наши ряды.

— Но подумай, что тогда… его тогда из университета могут очень просто…

— Не знаю… Не думаю…

— А ты подумай! — вдруг запальчиво вскрикнула Галя. — Ты и все вы в бюро… Вам нельзя не думать!

— Думаем мы, не беспокойся, и хорошенько думаем, о том думаем, что такое «нюмбо-юмбо» и куда оно уводит молодежь… И об этом всем нам сообща думать, дорогая. И тебе тоже. Тебе в особенности!

— Почему в особенности? В каком, то есть, смысле? Ты на что намекаешь? — И в единый миг нарядная девушка с утонченными манерами обернулась в сварливую базарную бабенку, готовую затеять ссору с соседкой; она уже для этого и классическую боевую позу приняла: руки уперлись в бока, туловище перегнулось, голова угрожающе вытянулась вперед. — На каком, то есть, основании?.. Из-ви-няюсь! Не запугаете! Хоть пополам тресните вы все, а никакого дела вам мне не пришить! — грозила она, мотая пальцем.

— Очнись, Галя… Ну тебя… — отступая перед нею, шепотом убеждала Вероника. — «Пришить»… С ума ты сошла… Как тебе не стыдно?

Вероника отходила все дальше в глубь широкой площадки — туда, где поменьше народу, — и с изумлением, со стыдом, не забывая, впрочем, улыбаться, повторяла:

— Тише!.. Тише!.. Одумайся, Галя…

И, кажется, Галя одумалась, стихла, постепенно приняла свой обычный облик.

— Нет, не так ты беспокоишься о судьбе Олега, как следовало бы… Не так…

— Не так?.. А как мне еще беспокоиться? — уже иным, плаксивым и жалующимся тоном спрашивала Галя. — Кто сегодня весь день, как неприкаянный, таскался за тобой?.. Кто ходил вокруг да около, не зная, как приступить, с чего начать?.. Сто раз собиралась заговорить, а губы ровно каменные, не разжать их… А ты говоришь — не так!

— Это другое…

— Хотела бы я посмотреть, как бы ты сама на моем месте… Что ж, радовалась бы, что ли?..

— Будь я на твоем месте… то есть если бы Олег искал во мне друга, как он ищет в тебе?.. Эх, Галя, Галя! «Олег говорит… Олег сказал…» — попрекнула она. — Да если бы я была на твоем месте… — с вызовом и усмешкой начала Вероника, но тут же и оборвала фразу, рукой отмахнулась и поспешила к цепочке дожидающихся пассажиров, уже зашевелившихся, уже сдвинувшихся перед вновь подошедшим к станции автобусом.

Всю дорогу в автобусе она вдумывалась в то, о чем едва не сказала Гале: если бы она была на ее месте…

Выполняя поручение бюро, Вероника уже шесть раз вызывала Ивановского в комитет и всякий раз подолгу беседовала с ним. Она поставила целью не только установить все его проступки и вины, но также проверить собственные свои догадки о нем, определить точно мотивы его неизменно вызывающего поведения, и самую психологию избранного советским студентом особенного образа жизни — «загранобраза», — и самую историю развития такого характера, надеясь найти в этой истории надежду на исправление и возрождение вывихнутой души.