Молодые люди

— Товарищ секретарь был у мамаши, — ответил Коля и, деловито обращаясь к Толе, спросил: — Конференция у вас уже закончилась? Коммюнике будет обнародовано?

Толя, не отвечая, поочередно оглядел всех присутствующих.

— Или у вас тайное соглашение?

— Нет, у меня с твоей матерью был разговор прямой, откровенный. Вы все отлично знаете, по какому поводу.

Тут Олег, выпрямившись в торжественно-шутовской позе, вытянул уличающий палец и звонко продекламировал:

— Доколе же, Катилина, ты будешь испытывать наше терпение? Долго ли еще… — и, внезапно перейдя на самую будничную скороговорку, закончил: — и так далее, как сказал Марк Туллий Цицерон, вскрывая козни заговорщиков против свободы и демократии.

Все дружно захохотали. Магнитофон продолжал свое неустанное дело.

— Послушайте… вы!.. Цицероны, Петронии, Аристофаны! Совести у вас осталась хоть крупинка? Как можете вы в глаза Варваре Алексеевне смотреть после всего, что здесь натворили?

Толе казалось, что, заговорив таким тоном, он сразу собьет компанию с их испытанной, шутовской, защитной позиции, заставит их сойти с петляющей иронической стежки на дорожку строгих и точных ответов. Он ошибся.

— Да ну-у-у! — весь сморщившись, точно ненароком уксусу хлебнув, вступил со своим обычным плаксивым междометием Русый. — Опять свою волынку затянул!.. Ты их побольше слушай, предков-то, они наговорят!.. Известно — отцы и дети!.. Еще Тургенев писал…

Опять все рассмеялись.

— А что? Не верно я говорю? В натуре!

Олег собирался выключить магнитофон, но Рыжий загородил собой полированный ящик, сказал, что музыка никому не помешает, а, напротив, только поможет душевному разговору между товарищами.

— Тем более, — поддержал Коля, — сейчас будет выдана нам здоровенная порция благороднейших нравоучений. Валяй, Толя, под саксофоны и под Бинг Кросби. Если уж непременно подыхать нам от скуки, то хоть с музыкой!.. Ребята! — обратился он к товарищам. — Живо занимайте места согласно купленным билетам, представление начинается.

Сам Коля расположился на диване со всеми удобствами — сбросил домашние туфли, занес ноги в носках высоко на валик дивана, подложил себе под локоть мягкую, узорами расшитую подушку, а все остальные поспешно расселись в разных концах комнаты на стульях.

Комедия разрасталась. С минуту Толя не находил слов, но потом справился и, уже подлаживаясь под общий тон, сказал:

— Представление? Нет, друзья, пока только пролог. Самое представление придется устроить вам несколько позже, когда каникулы кончатся. Все четверо вы получите бесплатные контрамарки, и посмотрим тогда, как вы будете держаться на специальном, только вам посвященном заседании бюро комсомола… Полагаю, что там вы не посмеете паясничать.

Была долгая пауза. Переглянувшись с товарищами, Коля спросил:

— Чего ты хочешь?

— Чего хочу! К сожалению, об этом бесполезно говорить с вами. Сколько пробовал — без толку… А сейчас, после разговора с Варварой Алексеевной, хочется горячих вам надавать, чтоб у вас морды с неделю огнем горели.

Толя резко повернулся и пошел к двери.

— Погоди! — вдогонку сказал Ивановский. — Раз пошел разговор на таких высоких нотах, подожди, я объясню.

— Не здесь. Не сейчас, — уже взявшись за ручку двери, обернулся Толя. — Объяснения будешь давать, товарищ Ивановский, там, на бюро, когда тебя вызовут.

И Толя ушел, хлопнув дверью.

Некоторое время все четверо молчали. Зато потом заговорили все сразу, повскакав со своих мест, энергично жестикулируя, теснясь в кучу, перебивая друг друга.

Впрочем, высказывания были вполне успокоительные, один лишь Рыжий пищал: «Эх, Колька, и размазня ты!.. С родной матерью не справился».

Коля вскоре надолго вышел из комнаты.

Олег беспечно подкручивал регуляторы магнитофона.

Братья тихонько переговаривались в отдалении. Русый поминутно повторял свое: «Да ну-у-у, поду-у-умаешь!», а Рыжий все-таки немножко сомневался, тревожился.

Дело в том, что в минувшее воскресенье «бизнес» на рынке, как нарочно, завершился у них маленькими неприятностями: обоих с «товаром» доставили в милицию, и там сам начальник отделения — толстый майор с седой, бобриком стриженой головой — лично допрашивал их. Брезгливо касаясь вываленных из чемоданчика на стол трикотажных изделий с фальшивыми иностранными этикетками, пластмассовой бесцветной, тоже сработанной под «загранвещь» оправы для очков, вычурной, с узорами дамской сумочки, он составил всему опись и потом долго распространялся — не хуже Праведника — насчет добра и зла, пригрозив сообщить в деканат о воскресных занятиях на рынке двух студентов.