Молодость

Дробно прозвенел колокольчик в руке секретаря райкома. Волнение в зале понемногу улеглось. Все головы повернулись к эстраде, где за длинным, покрытым красной скатертью столом сидит представитель окружкома Синятников.

После обычных выборов президиума Синятников встал. Его встретили дружными рукоплесканиями.

— Товарищи! — начал он с привычной уверенностью, которая с первого слова изобличает опытного оратора. Шопот в задних рядах окончательно затих…

— Товарищи! Наша страна, под руководством коммунистической партии, напряженно борется за выполнение пятилетнего плана. Растут новые гиганты — Днепрострой, Тракторострой, Магнитогорск. Но одно, товарищи, обстоятельство тормозит быстрейшее выполнение пятилетки. Это — прорыв на угольном фронте…

Докладчик говорил долго, но эта многоречивость не утомляла слушателей. Наоборот — хотелось впитать в себя как можно больше толкающих к действию слов, потому, что слова эти были просты и близки каждому пришедшему на собрание. Хотелось итти на зов партии, вырвать шахты из тисков прорыва.

Всем было ясно, что терпеть дальше нельзя: нужно бросить лучшие силы на помощь рудникам…

— Товарищи! Я предлагаю здесь, на этом собрании, создать угольный комсомольский батальон и перебросить его для постоянной работы в шахту имени Дзержинского.

Так говорил секретарь райкома Саша Довгань, вытянувшись у рампы во весь свой огромный рост. На его предложение зал отозвался одобрительным рокотом…

— Правильно!

— Поможем шахте Дзержинского!

— Даешь угольный батальон!

Сквозь разнобой юношеских голосов выплеснулся резкий фальцет Алешки Рыбака:

— Ребята! Обожди!! Председатель, можно? — обратился он к президиуму. — Так вот, ребята! Предложение товарища Довганя нужно принять и всячески приветствовать, ибо мы, как бы сказать, верные помощники партии. Я, ребята, выдвиженец. Меня недавно выдвинули в финотдел, но я добровольно меняю конторскую ручку на обушок и иду назад, в свою родную шахту. Вызываю последовать моему примеру Портянкина и Гуреева.

Зал дружно хлопал своему товарищу-шахтеру и нетерпеливо ждал выступлений Портянкина и Гуреева.

— Об'являю себя мобилизованным на шахту и вызываю Николая Изгоева, — заявил Гуреев, — широкогрудый детина с серпообразным шрамом на лбу.

…Словно футбольный мяч на стадионе, летал из стороны в сторону один и тот же вызов «итти в шахту». И везде этот вызов встречал радостный прием.

Лишь двое отклонили его — под предлогом от’езда на учебу. Портянкин и Стремов. За это их об'явили «дезертирами, не оправдавшими звания членов комсомола».

Сидя за столом, в центре президиума, Довгань сосредоточенно слушал выступления и торопливо что-то записывал. Перед закрытием собрания он попросил слова:

— Позвольте, товарищи, огласить список тех, кто об’явил себя мобилизованным на шахту им. Дзержинского.

Собрание внимательно слушало список…

^— Эти семьдесят человек, — сказал Довгань, — добровольно идущие на помощь шахтерам, должны составить крепкий угольный батальон, способный своей энергией и энтузиазмом поднять рабочие массы на выполнение и перевыполнение промфинплана. Вызываем последовать нашему примеру все остальные районы округа! А сейчас, товарищи, мы все организованным порядком идем на субботник в шахту Дзержинского, которая отныне пусть будет нашей подшефной!

Не дождавшись последних слов секретаря, Алешка Рыбак с легкостью сайги вскочил на стул и, размахивая фуражкой, прогорланил:

— Да здравствует пятилетка, ура!!!

— У-р-р-а-а!!! — могучим, стоустным гуденьем отозвался весь зал.

2

Над городом низко нависли хмурые тучи. Медленно, словно в раздумьи, ползли они в серовато-влажной мгле февральской ночи. По временам, сквозь разорванные клочья этих туч, на минуту показывался бледный диск луны: разольет в пространстве свой кроткий, радужный свет — и снова спрячется за надземный движущийся полог.

По главной улице с песнями шли городские комсомольцы. Их было много — и ребята и девушки. Горящие факелы, один из которых нес долговязый Алешка Рыбак, с треском шипели, создавая странные тени.

Позади Алешки, в рабочей фуфайке и поношенных ватных брюках шел Саша Довгань. Он смотрел на дрожащие, подернутые легким туманом рудничные огни. Неожиданно, разрезая мглистый воздух, прокричала сирена, и в ее протяжном зове Довганю послышался надрывный стон, затаенная тревога о прорыве, о невыполнении производственного задания.

Ребята пели, а он молча шел и думал о том, что через три дня большинство этих товарищей, шагающих бок о бок с ним, пойдут в шахту, в забой, составят крепко спаянный комсомольский батальон, а он один, оторванный от родного коллектива, уедет в деревню…

Вот и рудник. Расстояние без малого три километра пройдено незаметно. Справа, из-за конторы рудоуправления, долетает неясный шум бегающих взад и вперед вагонеток. Рядом с конторой тянется к небу закоптелый копер[4], на его остроконечной вышке приветливо пылает пятиугольная звезда.

Администрация, заранее уведомленная о прибытии комсомольцев, готовила им теплый прием. Заместитель заведующего, улыбаясь, поочередно жал руки прибывшим на субботник.