Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

«Товарищ, товарищ,
За что же мы боролись…
За что мы проливали нашу кровь?

За намазанные губки?
За колена ниже юбки?
За эту, за проклятую любовь?»

Мы были в восторге. «Генерал» горделиво усмехнулся.

— Он у нас чище Шаляпина… Как где на вокзалах — так монета и сыпется…

— А что ты с деньгами-то делаешь? — спросил Боб.

— Как это что? — не понял вопроса Сенька. — Обыкновенно, что…

Теперь очередь не понять наступила у боцмана…

— Как это, обыкновенно?

— Ишь, ты, наивняк какой выискался! — фыркнул Сенька. — Ясно что — пропиваю… А что-ж с ними больше делать-то?

Каракуль прервал деловой разговор.

— Ладно, ладно… Заткнись, Сенька. А ну-ка, Манька, проскрипи ты что.

Манька, темнокожая девочка лет 13, злобно сверкнула на Каракуля черными глазами из под косм свешивающихся на лицо волос.

— Ты, Ванька, своей голотой командуй, — обрезала она «генерала». — А когда к нам лезешь — сопли раньше утри…

— Да ты не кирпичись, Манька, — примирительно ответил Каракуль. — Я ведь так только. Спой, дружок, холера тебе в бок, для наших-то хозяевов… Не ломайся!

Мы присоединились к просьбе. Манька секунду колебалась, но потом кивнула головой.

— Ишь, ты, — шепотом сказал мне Каракуль… — Вот чудеса-то! Уговорили!.. Огневая она, да с норовом… Не зря ее «Манька — вырви глаз» зовут?…

— Это почему ее так прозвали?

— Никому не спустит! Как что — так в глаза, как кошка, лезет. Говорят, какому-то красноиндейцу так глазья и повыдергивала… Не поладили, видно…

— Ш-ш, — зашикали на нас, и в наступившей тишине прозвенел мягкий серебристый голосок, тихо и с громадным чувством начавши чудесную по простоте и лирике песенку «Кирпичики»…

«На окраине где-то города
Я в убогой семье родилась…
Горемыкою, лет пятнадцати,
На кирпичный завод нанялась…»

Ах, эти «Кирпичики»!.. Как молниеносно и стихийно овладели они всей Россией… Кто только не знал их и кто не пел?.. Я помню, как в Москве несколько концертов подряд знаменитой артистке Неждановой не давали петь, требуя «Кирпичиков». Она отговаривалась незнанием слов. Тогда избрали комиссию, чтобы написать текст и все-таки, в конце концов, заставили ее спеть «Кирпичики».

И никогда знаменитая певица не слыхала, вероятно, таких аплодисментов, как после заключительных слов песенки:

…Так за Сеньку-то, за кирпичики
Полюбила я милый завод…

И сколько лет пришлось всяким советским «культ-отделам» принимать меры для выкорчевывание этой «идеологически невыдержанной» песенки…

А звуки песенки льются и льются… И все притихли и как будто зачарованы голосом «Маньки — вырви глаз», поющей под аккомпанемент рокота моря…

— Манечка, Манька… — раздались голоса после конца песни… — А ну-ка, «Мурку»… Спой, Манька, не ломайся, когда просят… А ну…

Манька, словно очнувшись, тряхнула головой, и снова в ее глазах блеснул злобный огонек. Тамара наклонилась к ней и ласково сказала.

— Спойте, Манечка, мы все просим… Пожалуйста, голубчик.

Манька как-то дико взглянула на Тамару, вздрогнула и отвернулась.

— Ладно, — ответила она.

И в наступившем напряженном молчании полилась песенка о любви вора к «Мурке»… В этой любви и страсть, и ненависть, и боль… И звонкий голосок певуньи с замечательной выразительностью передавал эти примитивные чувства вора. Я оглянулся… Беспризорники сидели неподвижно, не отрывая глаз от лица Маньки. Кулаки у многих были сжаты и от волнение прерывалось дыхание и раскрывались рты…

«Мурка» оказалась предательницей… Любовь вора и сладкое «блатное» житье она променяла на «лягашку»[17]… И вот наступает возмездие:

«Шел я на малину[18], встретились мне урки…
Вот один из них мне говорит:
„Мы ее вспороли… В кожаной тужурке
Там, за переулочком, лежит…“»

И рыдающим аккордом вырываются из губ поющей девочки последние слова:

«Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая…
Здравствуй, дорогая… И прощай…»

И я вижу, как по щеке удалого Каракуля ползет слеза…

Кончилась песенка, но молчат все. Сколько у этих детей сентиментальности и романтичности под внешней корой наплевательского отношение ко всему в жизни… И не разберешь, что здесь больное, издерганное, а что душевное и мягкое…

Каракуль первым встряхнул головой.

— Вот, стерва, — одобрительно произнес он, стараясь скрыть свое волнение. — Аж до сердца достало!.. Тебе бы Манька, в зверинец, ты бы бегемотов, вот, как в песне, в слезу бы вогнала. Фу… Ну, это не дело — так разнюниваться… А ну-ка, Шлемка, запузырь ты что повеселее… Хоть бы про свадьбу!

Худой высокий мальчик озлобленно оглянулся.

— Пошел к черту, — мрачно буркнул он.