Молитва нейрохирурга

Я снова посмотрел на ангиограмму, затем — на Лизу, лежавшую без сознания. Что будет лучше для нее? Ассистенты напряженно ждали. Наш паровоз летел вперед, и снова только я один грозил рвануть стоп-кран.

— Позвольте, я позвоню. Я быстро, — сказал я и вышел. Доктор Сэмюэлс тяжело вздохнул. Техники остались на местах.

Ладно. Хотите клей, будет вам клей.

По правде, это не клей, а нечто иное — черное вещество, вязкое, будто патока. Оно намного гуще, чем наш обычный клей, водянистый и проникающий в опухоль вместе с током крови. С черной патокой все иначе — ее приходится чуть ли не толкать, пока она не заполнит всю пораженную область, сосуд за сосудом. В ней содержится металлический порошок; он оседает в сосуде и блокирует его, словно заглушка. Раньше я уже применял «патоку», только не в этом месте, — и хотел убедиться, что ее использование не влекло никаких осложнений с лицевыми нервами. Ей посвящалась целая хвалебная статья, и ни одного слова о вреде. Но я так и не смог выяснить, оперировал ли хоть один хирург именно такую опухоль — и именно в этой области.

Я увильнул в смотровую и позвонил паре-тройке коллег: хотел обрисовать им ситуацию и получить оценку. Никто не ответил: все были заняты. Отозвался только торговый представитель; он хотел дозвониться до консультантов компании, но не смог. В общем, никто не знал, безопасно ли применять «черную патоку» в области лицевого нерва.

Думай сам, решай сам.

Кровеносные сосуды, питающие лицевой нерв, очень малы. «Патока» довольно густая. Да, риск есть, но так ли он велик, чтобы все прекратить? Или я так осторожен из-за Кена? А может, эта операция дана мне во искупление? Я уже не раз делал и более опасные, и все было хорошо.

Да я карьеру сделал на опасных! И риск почти всегда окупался с лихвой. А если я не возьму на себя эту проблему, доктор Сэмюэлс потом замучится. Кто-то должен был рискнуть — или он, или я.

— Продолжаем, — сказал я, когда вернулся в операционную. Доктор Сэмюэлс улыбнулся и пошел к себе.

Я встал рядом с Лизой; осторожно провел катетер вверх — от бедренной артерии до уха; выделил три отдельных сосуда, питавших опухоль, и стал заполнять их смолистым черным клеем. Пять часов я проталкивал его через сосуды и не сводил глаз с монитора. Сменяя друг друга, кадры показывали, что «патока» проходит в разные части опухоли. Никаких органов или структур на экране не было — ни мозга, ни даже самой опухоли. Мне все время приходилось представлять их, пока я следил за «патокой», готовый в любой момент прекратить инъекцию, если та начнет блокировать важные сосуды.

Еще я всеми силами стремился избежать главного риска. Стоило «патоке» просочиться не в тот сосуд, она могла бы мог попасть в общий кровоток и вызвать инсульт. Я постоянно старался оставаться в границах опухоли — по крайней мере тех, какими я их представлял. Воображение работало на пределе: я представлял и форму опухоли, и тот участок, который она занимала. И если бы я увидел, что черный клей приближается к «нормальному» сосуду, остановился бы в тот же миг.

Есть операции, которые длятся долго, но придают сил и азарта. Эта была просто долгой. В глубине души я постоянно думал о высоком риске. Я мог отсечь опухоль от кровотока. Но я не был уверен, что не причиню вреда, и потому злился.

Когда все закончилось, я был доволен. Черный клей не попал в мозг и заполнил только пораженные участки. Снимки показали, что кровь уже не поступала в опухоль. Ассистенты были радостны и счастливы. Я тоже.

Лиза проснулась не сразу. Это было нормально, ведь операция шла долго, — и, когда это случилось, я пришел ее навестить и приступил к обычной проверке. Она по-прежнему была немного не в себе.

— Все хорошо, Лиза, — подбодрил я. — Улыбнитесь. Она улыбнулась.

Левой стороной рта.

— А еще раз? — я напрягся.

Она улыбнулась снова. Без изменений.

— Закройте глаза, — попросил я.

Правый глаз не закрылся.

Мое сердце дрогнуло. Лицевой нерв! Два осложнения на неделе! Это невозможно!

Еще сонная после наркоза, она не понимала, что есть проблема.

— Лиза, увидимся в палате, — я улыбнулся ей. — Придете в себя, тогда и обсудим операцию.

Пока я, следуя протоколу, вбивал данные дела в компьютер, я никак не мог понять: почему? Почему ее губы не двигались? Почему не закрывался глаз? Мы не кололи анестетик в лицо! Что могло парализовать нерв? Растворитель в составе «патоки»? Тогда все пройдет. Но все равно: это моя инъекция прошла в крошечные сосуды, питающие нервы! Это она отсекла кровь от лица!

Опять?!

Так, ладно, лучше не гадать. Я пошел в палату к Лизе. Она уже была гораздо бодрее и при моем появлении воспрянула духом.

— Все хорошо? — спросил я.

— Да, очень! — ответила она.

— Тогда улыбнитесь, — предложил я вроде как невзначай.

Нет. Половина рта оставалась неподвижной. Еще я заметил, что при моргании правый глаз закрывался, но не полностью. Травма осталась.

И, видимо, навсегда.

— Лиза, у вас в лице небольшая слабость, — сказал я, пытаясь говорить спокойно. — Не знаю, пройдет она или нет. Пока просто отдохните. Остальное потом.