Молитва нейрохирурга

Он принял мою исповедь. Я признался Богу в грехе, и друг сказал, что Бог простил меня. Бичевать себя как прежде — значило признать, что мои стандарты выше, чем у Бога. Одна только гордость мешала мне поверить, что меня простили. И все же мой ум по-прежнему прокручивал то роковое решение, и я еще нескоро принял мысль о том, что прощен. Я каждый день воевал сам с собой, и каждый раз, когда я видел Кена, мне приходилось напоминать себе, что Бог любит меня независимо от того, сколь хорошо я работаю.

Да, я на самом деле жалел о своем решении, я сказал об этом и Кену, и его родным, но еще я посчитал, что просить у них прощения за исход операции не стоит. Все равно это не принесло бы им никакой пользы. В конце концов, такой риск и правда был. Вместе с Кеном мы молились о его выздоровлении — и о том, чтобы опухоль удалили без осложнений. По крайней мере особо кровить она не будет. Хоть в этом-то я был уверен на все сто.

Мы обязаны докладывать главному нейрохирургу о любых осложнениях, возникших на операции.

Я доложил, и он сказал, что это не тот случай: осложнение было чисто внешним, в неврологическом отношении больной не пострадал, а потому и говорить тут не о чем. Но сам я и близко не считал такой исход нормальным.

Кена выписали. Рана на лице исчезла, но шрам остался навсегда. Он остался и у меня на сердце.

Кен отправился домой на седьмой день. Он все еще принимал слабые болеутоляющие. Опухоль успешно удалили две недели спустя, тогда же провели и пластику. Рана на лице исчезла — но шрам остался навсегда.

Он остался и у меня на сердце.

* * *

После Кена была Лиза. Пятьдесят лет, парикмахер. Вдоль основания ее черепа, за правым ухом, разрослась опухоль, похожая на сигару, — честно скажу, нечасто их там встретишь, — и теперь она грозила поразить ствол мозга и все ушные нервы. Опухоль тоже была необычной, и реши черепной хирург удалять ее без первоначальной эмболизации, она бы превратила все вокруг в кровавое болото.

Все опухоли — паразиты. Они вторгаются в нормальный кровоток и жрут, жрут, жрут без остановки. Опухоль выделяет особое вещество, под действием которого сосуды прорастают в нее и питают ее все новыми порциями крови, из-за чего разбухают и сами, и кровь, столь нужная в другом месте, уходит на разрастание опухоли.

По степени васкуляризации, или захвата новых кровеносных сосудов, опухоли разнятся очень и очень сильно. Иногда таких сосудов почти нет, и опухоль растет медленно. А иногда их прорва — и в самой опухоли, и вокруг.

Вот у Лизы и был второй случай.

На первых снимках я увидел массу здоровых сосудов, уже захваченных опухолью. Многие были крошечными, но их было столько, что казалось, будто кроме них там ничего и нет. Ясно, почему наши черепные хирурги так хотели, чтобы я блокировал приток крови еще до того, как они начнут операцию. Кровь в этой области может хлестать так, что не просто усложнит хирургам жизнь, но и потребует переливания. Кроме того, опухоль зародилась возле черепных нервов, отходивших к уху, языку, лицу и горлу, и уже разрослась вокруг некоторых, так что было проще простого зацепить в кровавом месиве один, а то и пару.

Черепные хирурги знают, как идут нервы, сонные артерии и другие важные структуры, скрытые в лицевых и височных костях, а также в затылочной области — там, где череп соединяется с шейным отделом позвоночника. Особым сверлом они подрезают кость, окружающую нервы, до толщины бумажного листа, и тщательно отделяют нерв от опухоли. Операции длинные и очень утомительные — даже по сравнению с теми, что проводят нейрохирурги. Удалить опухоль между нервами у основания черепа — для этого требуется высочайшее мастерство, огромное терпение и невероятная самоотверженность, и ими обладают немногие хирурги. Доктор Сэмюэлс, доктор Бронсон, позвольте выразить вам мое искреннее уважение на страницах этой книги.

Лиза жила за городом, довольно далеко от Сан-Диего. Чтобы убить двух зайцев одним махом, она решила провести операции — сперва мою, а потом открытую хирургию — с интервалом в два дня. И вот день настал, я надел шапочку и маску и направился в операционную. Наркоз уже дали, и Лиза спала на столе. Я быстро сделал ангиограмму, ввел катетер в бедренную артерию, продвинул его к шее, до сонной, а потом пошел в аппаратную, снял перчатки и сел смотреть, что покажет ангиография. И то, что я увидел, заставило меня содрогнуться: сосуды, питающие опухоль, находились в опасной близости от лицевого нерва, а тот шел совсем рядом с наружным слуховым проходом. Я позвонил доктору Сэмюэлсу, и тот спустился через несколько минут.

— Опухоль рядом с лицевым нервом, — я указал на ангиограмму. — Не хочу, чтобы ей парализовало пол-лица.

Он помолчал.

— А я не хочу, чтобы эта пакость истекала кровью, — сказал он наконец. — В прошлый раз с вашим пластиком все в кашу превратилось. Давайте думать. Заклейте ее, что ли. Этот ваш новый клей весьма неплох.

Он посмотрел на часы. Весь его график уже был расписан, и он очень желал, чтобы я уже в тот день провел операцию.