Молитва Каина

Только что произведенные выводы о драгунской команде тоже пошли в ход: он осведомился, как у своего, не знает ли ротмистр, насколько продвинулось дело о выявлении заговорщиков-цареубийц в армейских полках? Мол, когда он уезжал, круг подозреваемым изрядно сузился, – не заарестовали, часом, с тех пор супостатов?

Ему казалось, что он близок к выигрышу. Ротмистр от свалившихся на голову известий выглядел не просто озадаченным – потрясенным до глубочайшей степени. Под конец явно пытался скомкать разговор и уйти. Даже бумажник, кой наверняка собирался забрать, не стал требовать…

Он возвращался в карантин с чувством победителя. Надеялся, что возвращался ненадолго, что нынче же ночью уйдет, – запугать и обратить в бегство Карина неплохо, но куда лучше доставить в каземат Петропавловки. Очень уместно будет там смотреться Вологодского д'агунского полка секунд-'отмистр Ка'ин, а даже его картавость при допросах не помешает…

А потом появился невесть откуда Иван Белоконь, словно бы накушавшийся в своем карантине болотных мухоморов. И перевернул все с ног на голову, попутно раскроив означенную часть тела.

* * *

Разбитой головой ущерб от покушения Ивана не исчерпался.

Пропали пистолеты, и стилет, и пояс с деньгами, и даже панцырь с тела сняли. Но, что главнее всего, – пропал бумажник с документами.

По рассказу Машеньки, когда его, бесчувственного и окровавленного, вернули в карантин (а времени после выстрела минуло изрядно), на запястье была лишь браслетка с обрывком цепочки. Внесли его папенька и Савелий Иваныч, коих для сей работы вывели на улицу. Они же с маменькой, приняв попечение над больным, браслетку сняли, чтобы не делала препятствий кровотоку. Не враз разобрались, как снять, снималась она хитро, но сняли.

Он – уже сейчас, отобедав – спросил, где браслетка, и, получив, обследовал дотошно. Цепочка оказалась не порвана, перекушена в одном звене чем-то острым, вернее всего клещами или слесарскими щипцами. Бумажник взял не казак Иван, тот в лучшем разе имел времени лишь выдернуть пистолет из ослабшей руки. Бумажник находился у ротмистра, и он вновь порадовался, что записка никак не опровергнет его выдумки, прозвучавшие на луговине.

Интересно, ротмистр при обыске сам рискнул касаться подозреваемого в чуме, или кого-то из нижних чинов заставил? Вопрос был из области отвлеченной риторики, ответом Каин не интересовался.

Он поглядел сквозь щели досок, застивших окно, и обнаружил новацию: внизу, как раз под их комнатами, дежурили пять драгун, при палашах и фузеях. Под иными окнами, сколько он мог видеть, постовых не стояло.

Когда принесли обед, он скрылся в женской половине, решив, что лучше и далее числиться серьезно больным, едва не умирающим: все блюда и напитки через дверное окошко получала лишь Машенька, наученная должным образом на случай, если спросят про его здоровье. По справке от нее выяснилось, что принесли обед двое солдат, лишь с палашами, как и было заведено в первые два дня. Но сопровождали их еще четверо, вооружившись, словно в бой, и так всегда бывает после нападения Ивана. Постоянно у их двери солдаты не дежурят, но где-то невдалеке, на стук появляются быстро – опять же вчетвером, оружные.

Все стало на свои места. Ротмистр битый волк, хоть и взволновался, да голову со страху не потерял, и в тот же час в бегство не ударился. Или вовсе не имеет такого намерения, или ведает, что ополоумевших, сломя голову несущихся беглецов ловят допрежь прочих, – и тогда сейчас подготавливает свой уход.

Он, Каин, жив лишь потому, что ротмистр не мог исключить такую возможность: если Шешковский ждал возвращения своего конфидента к определенному сроку, то способен понять, что с тем стряслось, и начнет розыск по карантинам. Слишком многие слышали слова, сказанные поверх драгунских голов у шлагбаума, чтобы спрятать концы в воду и от всего отпираться.

Ему дали отсрочку, дозволяя помереть самому, от раны в голове или же чумы. На чуму ротмистр должен полагаться более – если из пятерых карантинированных трое заболели, у оставшихся шансов выжить нет. По крайней мере шансов, видимых без увеличивающего стекла…

Но отсрочка дана. А чтобы Каин не использовал ее для иного – карантин обратили в добротно охраняемую темницу.

Разумно. Он сам бы не сделал лучше, окажись на месте ротмистра и зная, что знает тот. Из чего следовал печальный вывод: ежели не помрет сам, добьют, – когда придет час бегства или же минет некий срок, а люди Шешковского не объявятся. Он тоже не стал бы церемониться с попавшим в руки врагом.

Бежать сейчас он не мог, и к вечеру, дождавшись тьмы, не мог: силы восстанавливались медленно.

Обед, вполне пристойный по здешним меркам, укреплению ослабшего тела весьма посодействовал. По карантину Каин двигался свободно и с Машенькой говорил без прежнего мучительного напряжения, и вообще выглядел оправившимся. Но сам чувствовал: на то, чтобы вышибать двери, либо прыгать в окна, либо вступать в безоружную схватку с караулом, сил никоим образом не достанет.