Молчание девчат

Пронзили его ножку крюком с грузиком: толстой зелёной бутылкой из-под шампанского, наполненной водой. Перекинули грузик через спинку кровати, распяли Лиду под капельницами — и начались самые мученические в её жизни двое суток.

Двое суток, подплывшая кровью и водами, она кричала почти непрерывно, с глазами, вылезшими из орбит. Тужилась и пучилась: сказались месяцы недвижимости.

И если у прочих рожениц минуты затишья между схватками были блаженны и сладки, то Лида в это время стонала от мысли: она рожала мёртвого малыша!

…Муки закончились. Не показав ей, торопливо унесли эмалированный таз со шлёпнувшимся туда окровавленным, растерзанным медицинскими крючьями комочком.

Лиде очень хотелось убить женщину-убийцу. Та, как ни в чём не бывало, слушала Лидино оханье. Расхаживала по палате, болтала с женщинами. И однажды, обернувшись, крикнула:

— Замолчишь ты или нет, надоела! Подумаешь, неженка.

Выйдя из больницы, Лида сказала мужу:

— Ты убьёшь эту гадину. Я знаю её адрес.

И всякий раз, подавая суп и котлеты, она садилась напротив. Подпирала лицо кулачками и говорила:

— Ты её убьёшь. Накинешь удавку. Нет, лучше столовым ножом — я наточила. Знаешь, пожалуй, нет. Лучше я буду её держать, а ты зальёшь ей в глотку кислоту.

Каждый вечер она придумывала новые способы казни, всё более жестокие.

И она «дожала» мужа. Однажды он поел, утёр ладонью усы, отодвинул тарелку и сказал:

— Идём сегодня.

Они надели плащи и долго шагали под осенним дождём, под раскачивающимися фонарями. Пришли к высокой железной глухой калитки. Именно за такой могла жить убийца их ребёнка.

Вышедшие два мужчины галантно взяли Лиду под руки.

— Вы тоже с нами? Ой, спасибо! Одни мы бы не справились. Вы всё приготовили? — уточнила Лида.

— Всё, всё приготовили, — пообещали санитары.

Так Лиду предал муж. Сама жизнь предала.

* * *

Никого в отделении родные не забывали. Писали записочки, звонили, в выходные приносили всякие вкусности. И к детдомовской Дине заходили сослуживцы и соседки по общежитию: разве можно было не любить эту женщину-ребенка?

Светлана считалась самой тяжёлой в палате. Это была красивая, крупная блондинка. К ней приходил муж-прибалт: кудрявый, рослый мужчина с двумя сыновьями-подростками, тоже рослыми, кудрявыми. Сидели в вестибюле, муж сжимал вялые руки жены в своих руках, будто хотел перелить в них свою силу.

После свидания они втроём спускались во дворик, но не уходили. Ещё подолгу стояли под окнами и глядели на подводимую санитаркой молчаливую Светлану: непричёсанную, с одутловатым лицом.

Ей приносили записки от него, Дина читала их Светлане. И как только он не называл её, какие слова не находил:

«Милый Светланчик… Дорогая Светуния… Светик-семицветик мой, Милый Светильничек… Светлячок во тьме… Дивный Светоч, чудное Светило…».

Но она равнодушно молчала и с повышенным интересом ковырялась в носу, разглядывала извлекаемое и поедала. Её давно не интересовали ни записки, ни муж, ни сыновья.

В воскресенье, в большой приёмный день, к клинике на легковых автомобилях подкатывала многочисленная Светланина родня: все такие же красивые, крупные, блондинистые. Увозили её к экстрасенсам, колдунам. Иногда, наоборот, привозили гастролирующих профессоров-мировых знаменитостей.

Светлану умывали, причёсывали, переодевали. Уводили в кабинет молодого лечащего врача. Там он, покрываясь пятнами и запинаясь, читал её толстенную медицинскую карту. Светлана сидела тут же, почёсываясь. Едва она тянулась к носу, её мягко останавливали.

Санитарка докладывала подслушанные в ординаторской разговоры. Дескать, Светлана стремительно «дегенерирует», и что «в её мозгу начались необратимые процессы».

— Что начались? — не понимала пенсионерка Таисия Андреевна.

— Рехнётся окончательно наша Светлана! — свистящим шёпотом разъясняла санитарка и, для наглядности, крутила пальцем у виска. — Тихо шифером шурша, едет крыша не спеша!

* * *

В отличие от других женщин в палате, Светлана никого из близких не теряла. Даже её старенькая прабабушка была жива. И вообще, вся её жизнь была цепью непрерывных счастливых, лучезарных событий.

Она была единственным обожаемым ребёнком в семье. Поступила в престижный институт, с отличием окончила его. Вышла замуж по пылкой взаимной любви, родила здоровых мальчиков-погодков.

Её муж был весельчак и озорник, и Светлана с мальчишками сто раз на дню помирали от смеха над его шутками и выходками.

Словом, судьба этой семьи точно сфокусировала, сконцентрировала в себе благополучие, отсчитанное на многие-многие другие семьи.

Светлана сама считалась человеком с необыкновенно лёгким характером. Всегда была хохотуньей, душой компании… И вдруг, на ровном месте, стала задумываться, «страннеть», по замечанию окружающих.