Мокрая вода

Но ты пытаешься постичь эту вселенскую мудрость. И, познавая себя через вопросы ко Мне, ты приходишь к новым вопросам. Несть им числа. До тех пор, пока озарение, словно удар молнии, не осветит бесконечный мрак непознанного. И это – бесконечно, как смена дня и ночи, зимы и лета, цветения и созревания, рождения и вынашивания.

Я – в тебе самом. Это – начало понимания на пути к мудрости. И это – главный камень, на котором строй дом свой.

– Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня… Знаю, что Ты всё можешь, и раскаиваюсь в прахе и пепле.

И я во плоти моей узрю Тебя.

И ответил Господь:

– Бледнею от силы чувств Своих! Так сильно желаю я восстановить творение Своих рук, видя это страшное зрелище: раздавленный болезнью человек, ошеломлённый и недоумевающий – почему происходит так, что тебе кажется, будто Я сам против тебя? Не это ли проблеск любви Моей, которую настойчивее, чем когда-либо, стремлюсь излить на тебя, поверженного, и поднять это сокрушённое тело выше его первоначального положения?

– И обращаю я взгляд дальше могилы моей. И вся моя внутренность жаждет этого.

И зрю начало триединой истины богодухновенной: искупление, спасение и воскресение…

…И засмеялся рослый собеседник, о шести пальцах на всех руках и ногах, и отошёл блестя глазами, не скрывая лукавства и потирая руки в радости содеянного и замышляемого без устали денно и нощно.

Новогодний парад

Магазинная суета растекалась по квартирам и компаниям. Мандариново-апельсиновый воздух навевал детские воспоминания, желания подарочные.

Домой пришёл, «к бабульке». Хлопнул три рюмки, салом с чёрным хлебцем закусил.

Ещё сильней тоска навалилась. А что ж ты хотел? Сам заварил, сам и хлебай, а больше, чем сможешь унести, тебе, Боба, никто и не нагрузит! Лишний вагон не прицепят, если перрон не позволяет!

Украсил веточку сосновую, на комод выложил, пару шаров нацепил, коробочки декоративные разложил, словно в них камни драгоценные прячутся – чего нашёл на лотках.

Ценность одиночества в том, что может прийти любовь. Но может и не прийти. Тогда останется любовь к себе. А человечество до́лжно любить всегда! Независимо от того, как ты к себе относишься. Или оно к тебе.

Может, повесить в большой комнате портрет Робинзона Крузо?

Вроде как дедушка: воевал в русско-японскую под Ляояном, Мукденом. Его в лицо не знают, легко поверят, глядя на бородатого мужчину. И будет он как знамя Борьбы с Одиночеством, символ выживаемости, крепости духа и веры в победу добра.

В небе повис огромный серебристый дирижабль, подсвеченный лазером со стороны ночной дискотеки. Крупными буквами – «НКВД – Ваше счастье уже сегодня!».

Митяй созывает дармовщинкой поживиться!

Обзвонил всех, поздравил. Идти в гости отказался. Не хотелось в такой праздник торчать ковылинкой в раздольной степи семейного застолья. К себе зазывал. Все насулили, но не к Спасским курантам, а к часу-двум. Стол накрыл на двоих. Хрусталь бабулькин, чешский, знакомый ещё по прежней жизни. Синие наклеечки.

Закуску расставил.

И начал с Дальнего Востока: Андрюху с Камчатки; Вована из Магадана; Вахатова из Мирного; Женьку из Якутска; Володю из Ньюсибирска; Равиля из Алматы. Так ещё до одного Вована, из Фрязино, дошагал. Одиннадцать тостов! За всю страну!

Подошёл к зеркалу в коридоре.

– Вот он – я! Единственный и неповторимый в собственной глупости. Ну, будь здоров, Боб! – Спиной повернулся к зеркалу, и «в обратку»: – И вам, уважаемый! – И хлоп! – рюмку с правой руки, потом хлоп – с левой!