Мокрая вода

– Грунтовка подмыла крепёж! Помпу врубай, на девятьсот, иначе не совладать – сильный поток! Шланг разматывай в ливнёвку, в колодец!

Она уже не слышала этой спасительной фразы.

Мрак небытия спеленал сознание, прервал дыхание. Поток потащил, закружил её, играючи развернул и, плавно покачивая, понёс посередине русла широкой подземной реки.

Пять соток

Боб ворочался с боку на бок и ненавидел тахту, словно одушевлённый предмет, обманом завладевший его помыслами, временем, парализовавший его волю. Но заставить себя встать и двигаться, не было ни сил, ни желания. Он давно выспался, ему были противны простыня, перекрученная жгутом, словно он собирался спуститься по ней с одиннадцатого этажа, кособокая приплюснутая подушка, одеяло.

Боль приклеилась в середине грудины голодной, цепкой пиявкой, тянула, высасывала нутро, озлобляла ноющим постоянством, разливалась горячим пятном, расширялась. Потом слегка отодвинулась в глубину утомлённого тела, спряталась ненадолго, давая передышку, оставляя вместо себя пустоту тупой покорности и смирения.

Он открыл глаза.

Рядом лежали несколько новых книжек. Читать не хотелось. Громко тикали часы, громче обычного, карауля убийственное постоянство времени и словно укоряя – хватит валяться, соберись! Время вечно, а люди – всего лишь пища для его ненасытной, всеядной утробы.

– Пожалуй, циферблат похож на диск пилы, которая срезает час за часом, словно ветки на могучем стволе времени. На них чёрные плоды, и они тотчас возвращаются на место, словно и не срезал их блестящий диск на бешеной скорости. Только всё меньше на нём зубьев, а значит – время мстит и губит инструмент.

Он смотрел на циферблат и видел эти плоды причудливой формы. Они угнездились и ждали, когда он сорвёт, насытится ими. Чтобы потом вернуться на прежнее место и равнодушно подстеречь следующую жертву и так же безжалостно обмануть своей доступностью.

* * *

Он отвинтил пробку. Бутылка вздохнула, выпуская воздух. Попил тёплого кваса. Поскрёб звонкую щетину щёк.

– Терновый венец съехал на подбородок.

Половина шестого утра, обычное время подъёма на работу. Он давно не ходил на работу. Пару раз добрёл до магазина, купил какой-то несъедобной ерунды. Заплатил много, но лишь усилил ощущение, что желудок – мусорная корзина, в которую перекочует содержимое цветных упаковок. А сами упаковки упадут в другой мусорник.

Жизнь не интересна и лишена смысла. Что такое жизнь? Хороший вопрос! Определённые обязанности при определённых обстоятельствах. Вставать на работу, что-то делать, двигаться. Следить за собой, не опускаться ниже какой-то черты. Зачем? Всё исчезло, словно и не было – планы, задумки, надежды. Нет ничего. Всё вдруг закончилось десятого августа. Хоть и был в этом сочетании скрытый смысл. Восемь – гармония, любовь, десять – открытие тайн природы. Восьмого месяца, десятого числа. В зелёном дворике недалеко от станции «Кропоткинская».

Возле большой вентиляционной трубы, выкрашенной ядовито-зелёной краской, через которую лихорадочно дышат спешащие внизу люди, мчащиеся поезда. Как рыбам в аквариум, им закачивают кислород. Его не хватает, и надо поскорее всплыть, чтобы судорожно глотнуть невкусного воздуха и зачем-то жить дальше.

Труб таких без счёта в неприметных местах огромного города. Одна секция прихвачена сверху и снизу проволокой в оплётке. Вниз уводят ступени-скобы, по которым они и должны были спуститься на площадку перед герметичной серой дверью. Он знал, как её открыть. Боб и Нина, вместе – по скобам, по очереди.

Снизу, из глубины шёл тёплый затхлый воздух человеческого скопища, разогретой резины и горячего металла, долетал приглушённо подвывающий звук трогающейся электрички. Он слушал эти звуки, ставшие за много лет родными, представлял, что сейчас делает машинист, сидя в кабине. Руки помнили каждое движение.

Сидел на рюкзаке, ёжился, кутался в старую ветровку. Турист, приготовившейся к сплаву по реке, поджидающий свою команду. Обычное дело в Москве.

Они должны были встретиться и спуститься в тоннель. Боб всё рассчитал. Схема была у Нины. Боб не рискнул хранить её у себя, показалось, что у неё будет надёжней.

Мобильник Нины был заблокирован. Домашний отзывался длинным сигналом, и всякий раз в первую секунду вспыхивала маленькая искорка надежды – вот сейчас подойдёт, возьмёт трубку:

– Бо-о-об.

Знакомо вскинется внутри тёплый всплеск, словно камешек упадёт в воду, обдаст весёлыми брызгами. Отпустит жёсткая клетка рёбер, вздохнётся глубоко. Всё выяснится, и окажется какая-то несуразица, то ли с транспортом, то ли вообще глупость, о которой сразу-то и не подумаешь, а уж тем более, не запланируешь загодя, в бесконечном забеге миллионов людей в большом городе.

Надо набраться терпения и ждать! Он повторил это несколько раз. Но с каждым новым приказом себе – всё неуверенней. Росла тревога, и вместе с ней нарастала боль, предощущением кошмара накатывала из глубины грудины, ныла, временами он задыхался на её острие, замирал, не в силах с него сползти, подчиняясь ей – не уходящей и уже безнадёжно-непоправимой.