Моя жизнь и стремление. Автобиография

Но я считаю, что я прошел свой путь к этой объективности и беспристрастности. Считаю свое суждение взвешенным и правильным, и считаю своим долгом изложить здесь следующие моменты:

Времена, когда тюрьмы назывались «криминальными школами», давно прошли. Наши пенитенциарные учреждения не менее нравственны и не менее гуманны, чем те, что на свободе. То, что когда-то считалось «преступным миром», больше не существует.

Население сегодняшних исправительных учреждений пополняется из всех слоев населения. В отношении профессии и интеллекта оно состоит из тех же процентов, что и «ненаказанные».

Целое также виновато в поступке отдельного человека. Оно должно «простить» его ради себя.

Судебная система Германии хорошо осведомлена об истинности этого положения.

Я не встречал ни одного судьи даже среди тех, кто выносил решения против меня, кого я мог бы обвинить.

Многочисленные процессы, к которым меня формально принуждают мои оппоненты, дают мне широкие возможности для приобретения опыта, и я должен сказать, что могу только уважать всех этих джентльменов, как уголовных, так и гражданских судей.

Я даже видел случай, когда дрезденский судья стал на мою сторону, хотя все его родственники и знакомые были против меня и пытались, таким образом, на него повлиять.

Какое удовлетворение, и какое доверие это вызывает у всей судебной власти, знают лишь те, кто испытал то же самое, что и я.

Я хочу сказать то же самое о пенитенциарной системе.

За время заключения я не встречал ни одного офицера или охранника, подавшего мне повод для какого-либо осуждения в отношении справедливости и человечности. Я даже утверждаю, что охранники гораздо сильнее чувствуют суровость службы, чем сам заключенный. Сотни раз я восхищался их добротой, терпением и долготерпением, при том, что сам я вряд ли так смог бы. Тюрьма — это не концертный или танцевальный зал, а очень и очень серьезное место, в котором человек должен познать самого себя. Задержанный, кто настолько умен, чтобы сказать себе это, никогда не станет поводом для жалоб, но найдет всю возможную помощь, чтобы убедить людей забыть то, в чем его обвиняли. Были чиновники, которых я очень полюбил, и я полностью убежден, что их реакция на эту мою привязанность была не просто притворной, но честной и искренней.

Если успехи нашей юриспруденции и нашей пенитенциарной системы все еще не таковы как нам бы хотелось, то это не из-за судей или тюремных чиновников. Но причины следует искать в неадекватности законодательства, в безрассудном самодовольстве ближнего, в некоторых, слишком глубоко укоренившихся предрассудках. И не в последнюю очередь в нашей так называемой, высоко ценимой «криминальной психологии», в которую верят лишь некоторые эксперты, но не настоящие знатоки, а уж тем более тот, о ком идет речь, а именно, так называемый — преступник.

Это является источниками, откуда снова и снова вытекают новые преступления и рецидивы, хотя в остальном делается все для сдерживания этих мутных вод и постепенного их осушения.

Если я приведу примеры и начну с последней, «криминальной психологии», то передо мной находятся несколько работ по этой очень интересной, чрезвычайно спорной теме, чье содержание изобилует доказательствами того, что я утверждаю.

Один из авторов, джентльмен, известный прокурор характеризовался своими многочисленными попытками направить законодательство и пенитенциарную систему в более мягкое и гуманное русло. Благодаря этому он сделал себе имя.

Его часто упоминают, когда упоминают эту гуманизацию, и он был бы благословением в этой области, если бы, как криминальный психолог, не разрушал каждый раз то, что стремится создать как поборник человечности. Я тоже не упоминаю имя, потому что для меня здесь важен не человек, а вопрос.

Известный, как в высшей степени филантроп и как «исследователь душ», он, может быть, еще в большей степени неосторожен и жесток. Пытаясь подкрепить свои публичные утверждения доказательствами, он позволяет себе настолько увлечься, что включает в свои «психиатрические» размышления лица, наказанные тридцать и более лет назад, теперь занимающие общественное положение, завоеванное с трудом, и в своих произведениях делает их узнаваемыми таким образом, чтобы каждый узнавал, о ком он говорит.

Когда юрист задал вопрос об этом, он ответил, что как ученый имеет на это право; существует параграф, позволяющий ему так поступать.

Я воздержусь от критических замечаний к этому.

Но если действительно и существует такой параграф, из-за этого пункта, заставляющего прокурора действовать против его собственной человечности и людей, никогда не причинявших ему вреда, и чья защита должна была быть возложена на него как на представителя государства, неужели он должен резать по живому?

Если этот параграф действительно существует, то пора парламенту подвергнуть его серьезной проверке.