Моя жизнь и стремление. Автобиография

Это продолжалось весь день и всю ночь, а затем и дальше. Больше никто этого не видел и не слышал. Никто не подозревал, как ужасно я страдал. Любой другой назвал бы это безумием, но не я. Я хладнокровно следил за собой. Я прошел через все сопротивление, и мое стихотворение было закончено в назначенное время.

Но за такие победы всегда приходилось дорого платить; затем я рушился внутренне.

К сожалению, это жестокое пресечение моих благих намерений перешло не только на мою учебу и работу, но и на многое другое, особенно на мой образ жизни, на мою повседневную деятельность.

Как будто я, выйдя из заточения в шесть недель из тюремной камеры, принес домой целую кучу невидимых преступных существ, которые теперь считали своей задачей поселиться со мной и сделать меня похожим на них.

Я их не видел; я видел только темную, презрительную главную фигуру из болотного дома и мусорные романы Хоэнштайна; но они обращались ко мне, они воздействовали на меня.

И если я сопротивлялся они раздавались еще громче, чтобы ошеломить и утомить меня настолько, что я терял силу сопротивляться.

Главное, что я должен был мстить, отомстить владельцу часов, заявившему обо мне лишь для того, чтобы избавиться от меня в своей квартире, отомстить полиции, отомстить судье, отомстить государству, человечеству, в общем, кому угодно! Я был образцовым человеком, белым, чистым и невинным, как ягненок. Мир предал меня в моем будущем, в моем счастье, в жизни. Зачем? Затем, чтобы я остался тем, кем он меня сделал, а именно, преступником. Это все, что от меня требовал искуситель внутри меня.

Я боролся изо всех сил, как мог. Я опубликовал, отдал все, что написал тогда, особенно мои деревенские рассказы в этических, строго законных королевских тенденциях. Я делал это не только для других, но и для того, чтобы поддержать себя. Но как трудно, как бесконечно трудно мне стало!

Если бы я не выполнял требований этих громких голосов, меня бы осыпали презрительным смехом и проклятиями не только часами, но и днями, и ночами.

Чтобы избежать этих голосов, я вскакивал с кровати и выбегал под дождь и метель. Как далеко, в какую даль это уводило меня!

Я уходил из дома, чтобы спастись, не зная куда, но меня снова и снова тянуло назад.

Никто не знал, что происходило во мне и насколько бесчеловечно или даже сверхчеловечески я сражался, ни отец, ни мать, ни бабушка, ни сестры. И уж тем более не знали об этом чужие, они не поняли бы меня а просто объявили бы меня сумасшедшим. Не знаю, выдержал бы это кто-нибудь в моем положении, но я не верю.

Я был сильным человеком как физически, так и морально, даже очень сильным человеком, но я все больше и больше уставал и утомлялся.

Сначала были дни, а потом целые недели, когда во мне становилось совсем темно; тогда я почти не знал, а часто даже не сознавал, что делаю. В такие времена во мне полностью исчезала светящаяся фигура. Темное существо вело меня за руку. Оно всегда вело к бездне.

Иногда я должен был делать это, иногда то, что было запрещено. В конце концов, я только защищался, словно во сне.

Если бы я рассказал своим родителям или, по крайней мере, бабушке, как все обстояло со мной, то такого глубокого падения, к которому я шел, безусловно, не произошло бы.

И вот я приехал не домой на мою родину, а в Лейпциг, куда меня привело театральное дело.

Там я стал покупать табачные изделия, которые мне были даже и не нужны, и скрылся с ними, не заплатив. Зачем я начал это делать, я даже не могу сказать, наверное, тогда я и сам не знал. Потому что теперь мне полностью очевидно, что тогда я совсем не мог действовать с ясным сознанием.

О последующем процессе я ничего не знаю ни в подробностях, ни в целом.

Не могу вспомнить и формулировку приговора.

До сих пор я полагал, что приговор был на четыре года тюремного заключения, но после того, что сейчас об этом пишут в газетах, получается, к этому прибавлялся еще месяц. Но это мелочи. Главное, чтобы бездна не зря мне была открыта.

Я рухнул; меня отправили в государственную тюрьму Цвикау.

Прежде чем я буду рассказывать о своих задержаниях, я должен возразить против некоторых предрассудков и предвзятых взглядов, направленных против всего, что связано с системой исполнения наказаний, и что должно быть окончательно прояснено.

Я слышал от некоторых образованных заключенных, как они, с понятной, но неоправданной горечью, грозились, что после освобождения напишут книгу о своем заключении, чтобы раскрыть серьезные и бесчисленные недостатки в нашем отправлении правосудия и в нашей пенитенциарной системе.

Разумный человек улыбнется на такие угрозы, что заявляются, но редко выполняются.

Каждый освобожденный заключенный с чувством чести счастлив, что отбыл срок наказания. Ему не приходит в голову доводить до всеобщего сведения известное лишь немногим, теперь, когда все закончилось. Итак, он молчит. И это хорошо, потому что, если бы его книга была написана, это непременно доказало бы, что среди тысяч заключенных вряд ли найдется способный беспристрастно и адекватно судить о себе и своем наказании.