Моя жизнь и любовь

По вечерам он отправлял меня спать рано, еще до девяти часов, хотя Вернон всегда позволял мне читать с ним до одиннадцати или двенадцати. Однажды ночью я поднялся в свою спальню, но почти сразу вернулся, чтобы взять книгу и почитать в постели. Однако я побоялся войти в гостиную и прокрался в столовую, где было несколько книг, хотя и не таких интересных, как в гостиной. Дверь в гостиную была приоткрыта. Вдруг я услышал, как отец сказал:

– Он маленький фений.

– Фений? – изумленно повторил Вернон. – Право же, губернатор, я не думаю, что мальчик знает значение этого слова. Ему всего одиннадцать, не забывайте.

– Говорю тебе, – перебил отец. – Сегодня он говорил о Джеймсе Стивенсе, фенианском вожаке, с диким восторгом. Он, конечно, фений. Но как он попался в эту ловушку?

– Не знаю, – ответил Вернон, – он много читает и очень быстро соображает.

– Нет, нет, – сказал отец, – мальчика надо лечить! Его следует отправить в школу в Англии. Только это его излечит.

Я не стал больше ничего слушать, взял книгу и прокрался наверх. Я и в самом деле любил Джеймса Стивенса, следовательно, был фением.

«Как глуп отец», – подытожил я. Но Англия соблазняла меня, Англия открывала передо мною двери в новую жизнь.

Именно в Королевской школе, летом, сразу после моих сексуальных опытов со Стрэнджуэйсом и Говардом, я впервые обратила внимание на одежду. Мальчик из шестого класса по имени Милман полюбил меня, и хотя он был на пять лет старше, часто гулял со мной и Говардом. Он был приверженцем модной одежды, говорил, что никто, кроме кэдов[29] (это прозвище я узнал от него впервые) и простых людей, не будет носить галстук с узлом. Он дал мне поносить один из своих шарфов и показал, как завязать в нем узел восьмеркой – символ преданности и любви. В другой раз он сказал мне, что только кэды носят изношенную или починенную одежду.

Болтовня ли с Милманом сделала меня стеснительным, или так сработало мое сексуальное пробуждение в компании с Говардом и Стрэнджуэйсом – не знаю.

И все же именно в это время я приобрёл любопытный и продолжительный опыт. Мой брат Вернон, услышав однажды, как я жалуюсь на свою немодную одежду, купил мне три костюма: один черный, с итонским пиджаком и высокой шляпой, а остальные – твидовые. Он дал мне рубашки и галстуки. Получив полное оснащение, я стал рьяно заботиться о своей внешности. На вечеринках девушки и молодые женщины (подружки Вернона) стали добрее ко мне, чем когда-либо, и я поймал себя на мысли, что действительно выгляжу «хорошо», как они говорили.

Я начал тщательно умываться, расчесывать волосы до идеальной гладкости («Только кэды пользуются брильянтином», – сказал Мильман), а когда меня просили читать, я дулся и мило умолял, что не хочу, просто чтобы меня уговаривали.

Секс во мне тогда уже пробуждался, но все еще был неопределенным. Два мотива управляли мной более шести месяцев: я всегда задавался вопросом, как я выгляжу, и наблюдал, нравлюсь ли я людям. Я старался говорить с акцентом «лучших людей» и, входя в комнату, уже готовился к уходу. Кто-то, кажется это была Моника – возлюбленная Вернона, сказала, что у меня энергичный профиль, поэтому я всегда стремился демонстрировать свой профиль. На самом деле в течение шести месяцев я был скорее девочкой, чем мальчиком, с девичьим самосознанием и разнообразными аффектами и сентиментальностями. Я часто думал, что никто не заботится обо мне по-настоящему, и плакал над своим одиночеством без любви и душевных терзаний.

Гораздо позже, когда я уже стал маститым писателем, мне было легко создавать образы юных девиц: достаточно было вернуться к тому периоду собственного подросткового комплекса, чтобы изобразить девичьи душевные терзания.

Глава II. Английская школа

Если бы я старался изо всех сил, мне потребовался бы год, чтобы описать мою жизнь в английской школе города Р… Признаюсь, в каждой ирландской школе я был счастлив по своему, особенно в Королевской школе в Арме. Различие между школами представлю так.

Когда я шептался во время урока в Ирландии, учитель хмурился и качал головой. Я умолкал, но через десять минут вновь брался за свое, и тогда учитель предостерегающе поднимал палец. И я умолкал. В третий раз он, вероятно, сказал бы:

– Перестань болтать, Харрис, разве ты не видишь, что беспокоишь своего соседа? – Но уже через полчаса он в раздражении кричал: – Если ты еще будешь болтать, мне придется тебя наказать! – Десять минут спустя: – Ты неисправим, Харрис, подойди сюда.

И я должен был стоять у его стола до конца утра. И даже это легкое наказание случалось не чаще двух раз в неделю. Это было лишь поначалу, потом меня наказывали всё реже и реже.

В Англии процедура была совсем иной.

– Новенький болтун: немедленно перепиши вот эти триста строк и помалкивай.

– Пожалуйста, сэр… – начинал было я.

– Возьмите еще двести строк, итого пятьсот, и молчите.

– Но, сэр… – бормотал я.

– Перепишите тысячу строк, и если вы возразите еще раз, я отправлю вас к врачу!