Моя жизнь и любовь

Когда появлялся отец, меня тошнило от страха. Он был очень строгий и наказывал беспощадно. На судне отец выпорол меня ремнем за то, что я подслушивал, как матросы говорят непристойности. Я боялся его и не любил с тех пор, как однажды увидел пьяным на борту.

Это был вечер регаты в Кингстоне[27]. Его пригласили пообедать на одной из больших яхт. Я слышал, как офицеры сплетничали об этом. Отца пригласили, потому что он знал о приливах и течениях вдоль всего побережья больше, чем кто-либо, даже больше рыбаков. Шкиперы регаты хотели получить от него кое-какую информацию.

Один офицер добавил:

– Он знает направление ветра от Хоут-Хэда[28], да и погоду тоже лучше, чем кто-либо на земле!

Все сходились на том, что папаша был первоклассным моряком, «одним из лучших, самым лучшим, если бы у него был хороший характер…»

– Ты видел, когда он вел двойку в этой гонке? Победил? Конечно он победил, он всегда побеждал. Ах! Он отличный моряк и всегда заботится о своих людях. Но у него характер самого дьявола. Вот так!

В тот день он быстро поднялся по трапу и, спотыкаясь, улыбаясь, пошел по палубе. Я никогда не видел его таким: он ухмылялся и шел нетвердой походкой. Я смотрел на него с изумлением. Один офицер отвернулся и, проходя мимо меня, сказал другому:

– Надо помочь ему спуститься в каюту.

Через пять минут кто-то сообщил:

– Капитан спит. Это все шампанское…

– Нет, нет! – закричал кто-то. – Капитан не пьяница. Он напивается только тогда, когда не желает платить.

И все заусмехались. Я понимал, что это правда, и невыразимо презирал отца за подлость. А еще я ненавидел всю его команду за то, что они видели его таким. И ненавидел отца – пьяный, шатающийся при каждом шаге предмет насмешек и жалости! Моего «губернатора», как называл его Вернон. Я презирал его.

И я вспомнил о других своих обидах на отца. Однажды на борт судна поднялся лорд адмиралтейства. Отец был одет в свой лучший костюм. Это было как раз после того, как я научился плавать в Каррикфергусе. Отец каждое утро после уроков заставлял меня раздеваться и плавать вокруг судна.

В то утро я поднялся, как обычно, в одиннадцать. На палубе отец беседовал с каким-то незнакомым джентльменом. Когда я появился, отец нахмурился и кивнул, чтобы я спустился вниз. Однако незнакомец заметил меня и, смеясь, позвал. Я подошел к ним. Джентльмен удивился, услышав, что я умею плавать.

– Джим, ступай в воду и сделай один круг! – приказал отец. – Покажи, на что способен.

Ничего страшного, я сбежал по лестнице, стащил с себя одежду и прыгнул в воду. Незнакомец и отец стояли на палубе, улыбались и продолжали свою беседу. Отец махнул рукой, и я поплыл вокруг судна. Когда я вернулся и уже собирался подняться по ступенькам на борт, когда отец крикнул мне:

– Нет, нет, плыви еще, пока я не прикажу выйти из воды.

И я снова поплыл. Второй круг я завершил с трудом – устал и даже наглотался солёной воды. Еле-еле добравшись до лесенки, я уже протянул руку, чтобы взобраться, как отец махнул рукой:

– Давай, давай! Плыви дальше, пока тебе не прикажут остановиться.

И я поплыл третий круг. Однако усталость брала своё, и я испугался. Когда я обогнул нос судна, несколько матросов перегнулись через фальшборт, и один из них подбодрил меня. Я видел, что это был большой Ньютон, загребной отцовской двойки. Сочувствие чужого человека пронзило мне душу, и я возненавидел отца за то, что он заставил плыть до изнеможения.

Когда я из последних сил подплыл к лесенке в третий раз, незнакомец что-то сказал отцу и сам сказал мне:

– Поднимайся.

Я взобрался на палубу и с замиранием сердца остановился, потому что не знал, как поступит мой отец. Незнакомец подошел ко мне и сказал:

– Он весь синий. Сегодня очень холодная вода, капитан. Пусть подадут полотенце и разотрут парня.

Отец ничего не сказал, только:

– Спустись вниз и оденься, – а потом добавил: – Согрейся.

Воспоминание о том моем испуге заставило меня понять, что отец всегда требует от меня слишком многого. И я ненавидел его: и за то, что он мог напиться и опозорить меня, и за то, что заставить бегать по снастям наперегонки с юнгами – уже взрослыми мужчинами, и за то, что мог побить меня. Он был противен мне.

Я был тогда еще слишком мал, чтобы понять, что, вероятно, именно привычка командовать мешала отцу хвалить меня, хотя в глубине души я знал, что он гордится мной, потому что я был единственным из его детей, кто никогда не болел морской болезнью.

Немного погодя он приехал в Арму, и следующая неделя была ужасной: каждый день мне приходилось возвращаться из школы прямо домой и выходить на долгую прогулку с «губернатором», а он был не из приятных собеседников. Я не мог позволить себе общаться с ним, как с приятелем. Ведь в пылу разговора я мог забыться и употребить какое-нибудь не то слово или сказать ему что-нибудь скандальное. Поэтому я молча шел рядом с ним, обдумывая, что сказать в ответ на его самый простой вопрос. Не было у нас общения!