Моя жизнь

Я ощущала такую усталость и печаль, что совершенно не покидала своей каюты и выходила на палубу только по ночам, когда другие пассажиры спали. Встретившие меня в Нью-Йорке Огастин и Элизабет были потрясены происшедшей со мной переменой и моим болезненным видом.

Я нашла свою школу расположившейся на вилле – счастливая группа беженцев войны. Сняв большую студию на углу Четвертой авеню и Двадцать третьей улицы, я развесила свои голубые занавесы, и мы снова приступили к работе.

Приехав из истекающей кровью героической Франции, я с возмущением наблюдала равнодушие Америки к войне, и однажды вечером после представления в «Метрополитен-опера» я накинула на себя красную шаль и сымпровизировала «Марсельезу». Это был призыв к молодым людям Америки подняться на защиту высочайшей цивилизации нашей эпохи – той культуры, которая пришла в мир через Францию. На следующее утро в газетах появились полные энтузиазма заметки. В одной из них писали:

«Мисс Айседора Дункан заслужила необычайную овацию в конце программы после страстного воплощения «Марсельезы», когда публика несколько минут стоя аплодировала ей… Ее благородные позы подражали классическим фигурам парижской Триумфальной арки. У нее были обнажены плечи, и одна из поз произвела огромное впечатление на публику изображением прекрасных фигур Рюда на знаменитой арке. Зрители разразились одобрительными возгласами и криками «браво» при виде живого воплощения благородного искусства».

Моя студия вскоре превратилась в место встреч поэтов и художников. С этих пор ко мне вернулось мужество, и, узнав, что недавно построенный театр «Сенчери» свободен, я взяла его в аренду на сезон и приступила к созданию своих дионисий.

Но снобистский вид театра раздражал меня. С тем чтобы преобразовать его в греческий театр, я убрала все места для оркестра и расстелила голубой ковер, по которому мог передвигаться хор, а безобразные ложи прикрыла большими голубыми занавесами и с труппой, состоящей из тридцати пяти актеров, восьмидесяти музыкантов и ста певцов, поставила трагедию «Эдип» с моим братом Огастином в заглавной роли, мы же с ученицами выступили в роли хора.

Мои зрители были главным образом жителями Ист-Сайда, которые, между прочим, в современной Америке принадлежат к подлинным любителям искусства. Высокая оценка моего искусства со стороны Ист-Сайда так меня растрогала, что я отправилась туда со всей своей школой и оркестром и дала бесплатное представление в «Идиш театре», и если бы мне позволили средства, то осталась бы там, чтобы танцевать перед этими людьми, души которых были созданы для музыки и поэзии. Но увы! Подобное предприятие оказалось дорогостоящим экспериментом и привело меня к полному банкротству. Обращаясь к некоторым нью-йоркским миллионерам, я слышала в ответ: «Но почему вы хотите исполнять греческую трагедию?»

В тот период времени весь Нью-Йорк сходил с ума по джазу. Мужчины и женщины из высшего общества, молодые и старые, проводили время в огромных салонах таких отелей, как «Балтимор», танцуя фокстроты под варварские пронзительные вопли негритянского оркестра. Меня пригласили на один или два таких вечера с танцами, но я не могла сдержать своего негодования при виде подобного зрелища в тот момент, когда Франция истекает кровью и так нуждается в помощи Америки. По правде говоря, вся атмосфера в целом в 1915 году внушала мне отвращение, и я намеревалась вернуться со своей школой в Европу. Но у меня не было денег, чтобы заплатить за билеты. Я забронировала места на пароходе «Данте Алигьери», направлявшемся обратным рейсом в Европу, но мне не хватало денег, чтобы расплатиться. За три часа до отхода парохода у меня все еще не было необходимой суммы, как вдруг в мою студию вошла молодая, скромно одетая американка и спросила, правда ли, что мы уезжаем в этот день в Европу.

– Видите, – сказала я, показывая на детей, одетых в дорожные плащи, – мы все уже готовы, но нам не хватает денег, чтобы рассчитаться за билеты.

– А сколько вам нужно? – спросила она.

– Около двух тысяч долларов, – ответила я.

При этих словах эта необычайная молодая женщина достала бумажник, отсчитала два банкнота по тысяче долларов каждая и, положив их на стол, сказала:

– Очень рада помочь вам хотя бы в такой мелочи.

Я с изумлением посмотрела на незнакомку, которой никогда прежде не видела и которая предоставила в мое распоряжение такую большую сумму без какой-либо расписки. Я могла только вообразить, будто она какая-то неизвестная миллионерша. Но впоследствии я узнала, что это не так, и для того, чтобы предоставить мне эти деньги, она накануне продала все свои акции и облигации.

Вместе со множеством других людей она пришла нас проводить к проходу. Ее звали Руфь. Руфь сказала: «Твои люди станут моими людьми; твои пути станут моими». И такой Руфью она осталась для меня навсегда.