Моя жизнь

Работой была увлечена. Сражалась, добивалась, читала книги по горному делу. Это было потом. А пока надо было устраивать жизнь. Было две возможности. В Норильске через два дома от управления комбинатом находилась старая гостиница, а через дорогу – новая гостиница. Новая была для приезжих, где они и останавливались, а старая была превращена в итээровское общежитие. Там были комнаты с маленькими прихожими, с отдельным умывальником. Словом, после моей ванной комнаты с печками казалась раем. Ленин начальник Николай Тимофеевич Глушков предложил нам поселиться с его семьей в общей квартире. Сейчас Глушков в Москве почти министр, начальник Комитета по ценам. А тогда – молодой красивый начальник финансового отдела, в состав которого входил и юридический. Он заочно кончил юридический или экономический факультет и, я не помню когда, защитил кандидатскую диссертацию. Так что профессор под боком ему был далеко не бесполезен. Квартира была роскошная, нам давали большую комнату. Леня согласился, а я встала на дыбы: еще одна зависимость. Леня это понял и отказался. Глушкову это было и непонятно, и неприятно. Дали нам в старой гостинице большую комнату. Мебель сделал Ленин приятель, начальник мебельной мастерской: шкаф, двуспальную кровать (редкость в те времена), стулья, стол, ведь магазинов мебельных не было.

Стали мы с Леней жить. Он относился ко мне безукоризненно. Лиза жила тоже в Норильске. Они не встречались. Однажды только «по делу» она зашла на работу к Лене. Он побелел («Я не знал, куда деваться»), они о чем-то поговорили. Потом Лиза мне звонит: «Он плохо выглядит, давайте ему пить йод, мне же обидно, что он плохо выглядит». Ей обидно! Я сказала: «Пожалуйста, передайте ему сами». Потом она пришла к нам в отдел «по делу», посмотреть, что я такое. У всех троих было тяжело на душе. Мне, наверное, полегче, чем им. Так мы жили.

Утром я первым делом подходила к окну. Всегда одно и то же. Идут плотные ряды прижавшихся друг к другу женщин. На юбке номер, на телогрейке номер, кругом собаки и охрана – ведут на работу женский лагерь. Их водили по нашей улице. Счастливицы из них работали в пошивочных мастерских, в столовых, в сфере обслуживания. Работали прислугами, няньками у начальства, уборщицами в гостиницах. В шахтах и рудниках женщин не было. Я по своей работе хотела пойти в шахту, мне запретили – разорвут. Колонна заключенных женщин – зрелище ужасное, особенно если пурга. Ветер буквально валит с ног, и зимнее пальто продувает, как будто ты в одной рубашке. А эти женщины в телогрейках и юбках. Нам ходить до управления комбинатом было минут десять, и то продует насквозь, пока дойдешь. Зато в самом управлении – благолепие: чистота, все хорошо одеты, теплынь, форточки открыты. Мы, женщины, в блузках с короткими рукавами. Обедали в ДИТРе (Дом ИТР). Прекрасная столовая, к чаю сдобные булочки. Дома паек – колбаса салями, копченый балык. Так нам полагалось по «рангу». Словом, я попала совсем на другую планету.

Сшили мне зимнее пальто, какие-то юбки, блузки, валенки – все это «на материке» было недоступно. А до нашего приезда Норильск получил много американских «подарков» для пострадавших от войны. Всякие вещи, бывшие в употреблении. Жены начальников ходили в котиковых американских шубках, их было много. Всякие вязаные вещи выдавали по предприятиям сотрудникам, все брали. Один работник из нашего отдела, швед-инженер, отказался взять: «Американских обносков мне не надо». Хотя у него ничего не было. Я получала северные надбавки, так как работала по договору. Леня не получал, так как был местный житель (на поселении). Работа у обоих была интересная, материальное благополучие было, дети были относительно благополучны. Ничего, казалось, не предвещало плохого. Война кончилась. Друзей было много. Идешь по Норильску, сплошь высокоинтеллигентные лица. Однажды мне пришлось по делу быть в проектном отделе. Это большое отдельное здание, народу работало тогда там очень много. Все мужчины, все заключенные и все инженеры, многие высокой квалификации. Лица серые, горько напряженные, ни шуток, ни улыбок. Весь Норильский комбинат построен по их проектам. Слава Завенягину, спас столько людей и дал им возможность заниматься своей работой.

Пришла я, мне дали все, что я просила. Я села заниматься и почувствовала, как ко мне, с одной стороны, настроены враждебно – «вольняшка», да еще относительно хорошо одетая, да еще из вышестоящей организации (Леня до освобождения так же думал). С другой стороны, стеснялись своей неубранности, запущенности помещения, тяжелого воздуха. Чувствовалось отсутствие женщин. Это еще были люди в привилегированном положении. Они пользовались улучшенным пайком, жили в особых комнатах (кабинах) отдельно от всех заключенных. Те же заключенные, которые работали в управлении, большей частью расконвоированные или только что освобожденные, мною не воспринимались как заключенные, отношения были вполне товарищескими. Я даже о некоторых не знала, кто они.