Моя жизнь

Папа быстро терял силы, но сохранял рассудок и речь в течение еще трех дней после моего приезда, и нам удалось поговорить по душам. Папа сказал, что, когда он покинет нас, все образуется, и выразил уверенность в том, что я обязательно получу стипендию Родса по результатам собеседования, которое должно было состояться примерно через месяц. Еще через неделю он впал в полубессознательное состояние, из которого уже почти не выходил, но просветления случались почти до самого конца. Два раза он приходил в себя и говорил нам с мамой, что все еще здесь. Еще два раза, когда он был уже слишком слаб и сверх меры накачан лекарствами, чтобы думать и говорить (опухоль к тому времени распространилась на всю грудную полость, и держать его на аспирине, обрекая на мучения, уже не стоило), папа изумил нас, спросив, не повредит ли мне столь долгое отсутствие на занятиях и не стоит ли подумать о возвращении, ведь ничего нового здесь уже не произойдет, да и последний разговор по душам у нас уже состоялся. Когда папа уже не мог говорить, он просто лежал и смотрел на кого-нибудь из нас или издавал звуки, чтобы мы могли понять его простые желания — например, перевернуться на другой бок. Можно было только догадываться, о чем он тогда думал.

После того как его сознание прояснилось в последний раз, папа прожил еще полтора ужасных дня. Было мучительно слышать тяжелое, резкое дыхание и видеть, как его тело распухает, превращаясь в нечто бесформенное. Перед самой его кончиной мама подошла к нему и, заплакав, сказала, что любит его. Я надеюсь, она не кривила душой: ведь ей пришлось столько страдать по его вине.

В последние дни жизни папы наш дом представлял собой классическую деревенскую сцену бодрствования у постели умирающего — с непрерывным потоком родственников и друзей, являвшихся, чтобы выразить нам свое сочувствие. Большинство из них приносили с собой еду, чтобы освободить нас от необходимости готовить и чтобы было чем накормить других посетителей. Из-за того, что я почти не спал и садился за стол с каждым, кто приходил проститься с папой, за две недели, проведенные дома, я поправился на десять фунтов. Однако еда и сочувствие друзей были большим утешением в те дни, когда нам ничего не оставалось, кроме как ждать прихода смерти.

В день похорон шел дождь. Когда я был маленьким, папа во время грозы часто повторял, глядя в окно: «Не хороните меня в дождь». Это была одна из тех старых поговорок, без которых невозможно представить себе ни один разговор на Юге, и я никогда не обращал внимания на его слова. Но иногда мне все же кажется, что он говорил это серьезно, что его пугала мысль о возможности отправиться в последний путь под дождем. Однако именно это должно было теперь произойти, а папа, столько перенесший за время своей болезни, все же заслуживал лучшего.

Дождь лил не переставая, пока мы добирались до церкви, и шел на протяжении всей панихиды, когда священник монотонным голосом говорил об отце слова, которые не имели никакого отношения к действительности и над которыми папа непременно посмеялся бы, если бы их услышал. В отличие от меня, он никогда не относился к погребальному обряду слишком серьезно, и, наверное, ему не понравились бы его собственные похороны, за исключением, пожалуй, псалмов, которые он выбрал сам. Когда панихида закончилась, мы чуть не выбежали на улицу, чтобы посмотреть, не прекратился ли дождь. Он лил по-прежнему, и на пути к кладбищу мы не могли сосредоточиться на нашем горе из-за переживаний по поводу погоды.

Но стоило нам свернуть на узкую тропинку, ведущую к свежевырытой могиле, как дождь прекратился. Роджер заметил это первым и громко известил остальных. Все вздохнули с радостью и облегчением, совершенно неуместными в данной ситуации, однако никто не проронил ни слова: мы просто обменялись едва заметными многозначительными улыбками, похожими на ту, которая так часто появлялась на папином лице после того, как он смирился с тем, что его ожидало. На пути к концу, который ждет всех нас, он обрел всепрощающего Господа. Хоронили его не под дождем.

Через месяц после похорон я вновь приехал домой, чтобы пройти собеседование на получение стипендии Родса, о которой я мечтал с момента окончания средней школы. Каждый год тридцать два стипендиата Родса из Америки отправлялись для двухлетнего обучения в Оксфорд за счет средств траста, учрежденного в 1903 году в соответствии с завещанием Сесила Родса. Родс, сделавший состояние на алмазных месторождениях Южной Африки, обеспечил финансирование стипендий для юношей из существующих и бывших британских колоний, продемонстрировавших выдающиеся интеллектуальные, атлетические и лидерские качества. Он хотел, чтобы в Оксфорде учились студенты, добившиеся успеха не только в учебе, поскольку считал, что именно такие люди, скорее всего, посвятят себя исполнению общественного долга, а не преследованию личных целей.