Моя жизнь

На некоторое время я забыл о волнениях 1968 года, взорвавшего нашу страну и пошатнувшего позиции демократической партии; года, когда консервативный популизм вытеснил популизм прогрессивный и стал доминирующей политической силой в нашей стране; когда закон, порядок и сила начали связываться с республиканцами, а демократы стали ассоциироваться с хаосом и слабостью, с оторванной от жизни, потакающей своим желаниям элитой; года, который привел к власти Никсона, за которым последовали Рейган, Гингрич и Джордж У. Буш. Ответная реакция среднего класса оказала огромное влияние на американскую политику и изменила ее направление в оставшиеся десятилетия века. «Уотергейт» потряс новый консерватизм, но не уничтожил его. Поддержка правой идеологии в обществе в результате усиления экономического неравенства, разрушения окружающей среды и социального размежевания уменьшилась, но не исчезла. Как только собственная неумеренность начинала угрожать консервативному движению, оно тут же давало обещание стать «более мягким и покладистым», «более сострадательным», не переставая обвинять демократов в слабости ценностей, недостатке характера и воли. И этого оказалось достаточно, чтобы выработать у части белых избирателей из среднего класса абсолютно предсказуемую, почти «павловскую» реакцию, позволяющую добиться победы. Конечно, на самом деле все было не так просто. Иногда критика демократов со стороны консерваторов была вполне обоснованной, кроме того, всегда существовали умеренные республиканцы и добропорядочные консерваторы, которые сотрудничали с демократами, чтобы сообща добиться некоторых перемен к лучшему.

Тем не менее именно кошмары 1968 года сформировали ту арену, на которой пришлось сражаться мне и всем остальным прогрессивным политикам. Кто знает, останься Мартин Лютер Кинг-младший и Роберт Кеннеди в живых, возможно, все было бы по-другому. Воспользуйся тогда Хамфри информацией о вмешательстве Никсона в парижские мирные переговоры, все, может быть, обернулось бы иначе. А может, и нет. Как бы то ни было, те из нас, кто верил в победу добра над злом в 1960-х, по-прежнему продолжают борьбу, вдохновляемые образами героев и мечтами нашей юности.

ГЛАВА 15

Первое утро нового 1969 года началось для меня на радостной ноте. Фрэнка Хоулта вновь выбрали в Верховный суд штата, всего через два года после его поражения на губернаторских выборах. Я отправился в Литл-Рок на церемонию принесения присяги. Фрэнк, конечно, настаивал на том, чтобы мы в новогодний праздник не тратили время на этот скромный ритуал, однако более полусотни его преданных сторонников все же собрались на церемонии. Этому событию в моем дневнике посвящена такая запись: «Я сказал ему, что, хоть его победа и была очевидной, моя поддержка не будет лишней!» По иронии судьбы, Хоулт, став «новым» судьей, попал в старую компанию судьи Джима Джонсона.

Второго января я вместе с Джо Ньюманом отправился в Хоуп, родной город моей матери, чтобы объявить жившим там родственникам о ее свадьбе с Джеффом, намеченной на следующий день. Возвратившись домой, мы сняли с почтового ящика табличку с надписью «Роджер Клинтон». Со свойственной ему иронией Джо заметил: «Жаль, что она снялась так легко». Несмотря на мрачные прогнозы, мне казалось, что брак моей матери будет удачным. В своем дневнике я написал по этому поводу следующее: «Если Джефф действительно всего лишь мошенник, как продолжают считать некоторые, значит, мне нравятся мошенники».

Церемония, состоявшаяся на следующий вечер, была простой и заняла не много времени. Брачный обряд совершил наш друг преподобный Джон Майлс. Роджер зажег свечи. Я выполнял роль шафера. На праздничном ужине, состоявшемся после бракосочетания, мы с Кэролайн Йелделл играли и пели для гостей. Другой священник вполне мог отказать новобрачным в благословении из-за того, что Джефф развелся с бывшей женой, к тому же совсем недавно. Но только не Джон Майлс. Он был резким, лишенным сентиментальности либеральным методистом, который не сомневался в том, что Бог-Отец послал Иисуса с единственной целью — дать всем нам еще один шанс.

Четвертого января, благодаря своей приятельнице Шарон Эванс, которая была знакома с губернатором Рокфеллером, я получил приглашение пообедать с ним на его ранчо на горе Пти-Жан. Рокфеллер оказался дружелюбным и разговорчивым человеком. Мы беседовали об Оксфорде и о желании его сына Уинтропа Пола там учиться. Губернатор хотел, чтобы я поддерживал отношения с Уином Полом, немалую часть своего детства проведшим в Европе, когда осенью он начнет учебу в Пембрук-Колледже.