Моя рыжая проблема 1-2

Изобретение людей и их излюбленное развлечение. Опустошает континенты, вносит раздор между народами на долгие годы. Гэворят, что двигает прогресс, но на самом деле низводит человека до дикости. Неистребима, пока люди не изменятся.

(Из свитка «Загадки Лагона»)

Чудом пи, по случайности я сумела удержать Тейта на грани, но вернуть его к жизни было выше моих сил. Он ускользал от меня, утекал сквозь пальцы — как самый счастливый летний день, как первое детское воспоминание, как светлая надежда… Неотвратимо и неудержимо.

Я плакала навзрыд, боролась и продолжала звать.

Где-то вдали умирали люди; мне было всё равно — ценность имел только Тейт, только его слабый ток сознания, щекочущий кожу, как крылья мотылька, хрупкие и почти бесцветные. Собственное сбитое дыхание я слышала точно со стороны… А потом поверх моих ладоней, дрожащих и мокрых, легли чужие руки.

Резковатое красивое лицо, как у тёти Глэм, сильно зачернённые глаза и одежда, пропитанная кровью.

Аринга.

— Айе, тише, — прошептала она. — Поверь, я тебе не враг. Ты почти справилась. Нам надо продержаться, пока не придёт он.

Смешно. Аринга уговаривала меня не атаковать её. Словно я бы смогла — сейчас, когда все мои ресурсы, вплоть до самых глубинных, были направлены на то, чтоб остановить Тейта по эту сторону черты.

— Кто придёт? — едва сумела ответить я.

Она что-то сделала, и тело под нашими распростёртыми руками обрело чуть больше объёма, как если бы надули слипшийся, перекрученный воздушный шар; и тогда обломок, обмылок, ошмёток Тейта слегка шевельнулся.

…шрах, только не поверить в счастливый исход, не начать надеяться, я не выдержу, лучше вообще не думать.

— Тот, кого ты звала.

Небо над нами выгнулось, складываясь вовнутрь, втягиваясь в условную точку; странно, что этого не замечал никто, кроме меня. От земли вверх потёк тёплый воздух, волосы хлестнули по лицу. Красный свет померк, посерел; скальная гряда закрутилась улиточной раковиной; сгустился и хлынул с берега молочно-серый туман…

Мир точно рушился.

Они появились одновременно с разных сторон — маги, потрёпанные сражением, и Оро-Ич. Я увидела Эрнана, в пыли и крови, с рассечённой бровью и повисшей, неестественно удлинённой рукой, и промолчала; увидела Ингизу, беспомощно застывшего, хватающего воздух ртом — и, кажется, сказала: «Всё из-за тебя». Имела в виду: «Если бы ты не оставил Тейта тогда, он бы не доверился Кагечи Ро, и ничего этого бы не произошло».

Конечно, он понял всё по-другому.

Конечно, это было жестоко с моей стороны.

На-пле-вать.

Оро-Ич мягко отстранил нас с Арингой — втёк, вплыл между нами, окутал Тейта своей силой и бережно поднял, не касаясь руками. Я поняла, что сейчас он исчезнет — они оба — и вцепилась непослушными, точно судорогой сведёнными пальцами в грубую блекло-синюю ткань; мастер не возражал.

Он сделал шаг — я за ним.

Мы шли по колено в ярко-алой траве с белыми колосками; в чёрной пустыне под небом с тремя лунами, выщербленными до узких серпов; в воде по пояс, золотистой и тягучей, как мёд, и столь же сладкой на вкус; по гребню горы, в перехлёстывающихся потоках света — маджента, ультрамарин, снова маджента…

Путь завершился в просторной комнате без окон, в каменном мешке, лишь слегка задрапированном серой тканью.

— Дальше тебе нельзя, — мягко произнёс-пропел мастер.

Я сглотнула и с усилием расслабила сведённые пальцы, выпуская край одежды. Оро-Ич со своей ношей — такой лёгкой, такой ужасающе, страшно лёгкой — шагнул в стену, как в зыбкую дымку. Я шарахнулась следом, налетела на шершавый камень — да так и сползла на пол, обнимая себя, баюкая, точно у меня была разворочена грудная клетка, а сердце стекало сквозь рёбра горячим дождём.

В плечо с протяжным жалобным воркотанием ткнулись два меховых комка. Я, не глядя, подгребла их себе под бок, спрятала лицо в жёсткой рыжей шерсти, в мягкой черно-бурой, и застыла. Не заснула — здорово было бы отключиться, наверное — а словно замёрзла. Время стало вязким, как смола, и каким-то гадким, и его течение причиняло почти физический дискомфорт.

«Интересно, так чувствуют себя змеи, когда меняют кожу?» — мелькало в голове.

И тут же: «Не желаю ничего менять. Пусть остаётся по-прежнему».

Но и в таком состоянии было ясно — нет, как раньше ничего уже не будет. Это неотвратимо, как взросление, и нельзя впасть обратно в детство- можно утратить разум, что для эмпата немыслимо, равносильно смерти или ещё хуже… Я постоянно видела Тейта, хоть с закрытыми, хоть с открытыми глазами. Его губы, разомкнутые на свистящем вдохе, обветренные; кисти рук — напряжённые, жилистые во время драки, расслабленные во сне; оголённое плечо, изгиб шеи, встопорщенные вихры — всё фрагментами, осколками разбитого витража.

Даже если собрать, склеить, память останется; я никогда не смогу смотреть на него и не замечать бесконечной уязвимости.

Смертности.