Моя по умолчанию

Родители, которых, сколько бы мы с ними ни прошли, все равно немного смущает мой звездный статус, осторожно по одному вступают в диалог. Кто-то интересуется, как такое случилось, кто-то сокрушается, что таких ненормальных людей еще носит земля. Восьмилетний Леня Лукин, который совсем недавно вошел в ремиссию, отвешивает мне настоящий комплимент. Все смеются… А я все же не могу сдержать слез. И даже боли не чувствую. От этих чудесных людей идет такое искреннее, такое щедрое и бескорыстное участие, что я, будто замороженная изнутри, начинаю потихоньку оттаивать. И может, это вовсе не слезы льются из моих глаз.

Я бы говорила с ними и говорила, но некоторые детишки всерьез больны. Не хочу их лишний раз нагружать. Поэтому аккуратно сворачиваю беседу.

– Кхе-кхе… – слышу за спиной. Оборачиваюсь. В дверях неуверенно переступает с ноги на ногу дед Георгия. Никак не могу свыкнуться с мыслью, что он – священнослужитель.

– Отец Алексей…

– Не потревожу? Всего-то и хотел позвать вас пить чай, а невольно подслушал вашу беседу.

– Что ж… я отпускаю ваш грех ввиду искреннего покаяния, – улыбаюсь. – Или… так нельзя шутить? – спохватываюсь тут же.

Отец Алексей громко смеется и качает седой головой:

– Можно-можно. Я – по сути своей, либерал.

– Что ж – это интересно. Так что там с чаем? Разрешите, я за вами поухаживаю.

– Ну, уж нет! Георгий велел нам сдувать с вас пылинки и не нагружать.

– Вот еще. Я не хрустальная ваза, чтобы с меня что-то там сдувать.

– Да. Вы не хрустальная. Я в этом убедился из вашего разговора с этими людьми.

– Ох, это было очень неожиданно. Я вообще ведь по другому поводу звонила. Так не вовремя это все, – осторожно касаюсь лица кончиками пальцев. – В самый разгар войны.

– Войны?

– Вот именно. Пойдемте в кухню?

А в кухне – Егор. Сын Георгия. Тот нас представил и сразу уехал. За Астаховым засобирался и сам Егор. Никто не отменял школу. Так что, по факту, до настоящего момента у нас не было шанса с ним пообщаться.

– А что, Горгона сегодня не приходила? – вздыхает Гор, прошерстив пустые полки холодильника.

– Горгоной Егор зовет нашу домработницу, – поясняет отец Алексей с улыбкой. – Она заболела. Так что мы с тобой, Горушка, на хозяйстве.

– Окей. Я закажу еду, – зевает тот, лениво почесывая живот.

– Я могла бы что-нибудь приготовить, – вызываюсь, чувствуя себя ужасно неловко. У меня тут, вон, мужики некормленные, а я сижу, бездельничаю. Еще не хватало, чтобы они с Георгием решили, что я ни на что не годная белоручка. – Если это удобно…

– Почему нет? – пожимает плечами Егор.

– Потому что твой отец велел…

– Нянчиться со мной, как с больной. Но, как мы уже выяснили, это совершенно не требуется. Лучше покажите вашу кладовую. И расскажите о предпочтениях в еде.

– Наша невестка все трескает.

– Говори за себя, – возражает отец Алексей.

– А, ну, да. У деда пост. Рождественский.

– А рыбу можно?

– Я ем.

– Но не по средам, пятницам и воскресеньям. – Егор закатывает глаза.

– Сегодня четверг. И, кажется, где-то тут я видел отличный кусок зубатки. Ага. Так и есть.

– Главное – не передержать ее на огне. Не то будет жесткой, как подошва, – ощутив себя более уверенно, занявшись делом, бормочу я. Егор под шумок норовит слинять. – Хочешь помочь с ужином?

– Эм, не очень. Я же мужчина!

Ага. А еще маленький шовинист. Ну, ничего, перевоспитываться никогда не поздно.

– Это точно. Тогда тебе, пожалуй, не избежать самой сложной работы.

– Это какой же? – подозрительно косится на меня Егор. Я миленько улыбаюсь, не глядя, нащупываю сетку лука и потрясаю той у него перед носом.

– Порежешь лук.

Егор возмущенно и совсем по-детски пыхтит. А отец Алексей смеется. Кажется, мне удалось поладить с обоими. Но это не точно. Я даже не знаю, а нужно ли оно мне… Ладить. Впускать в свое сердце чужих людей. В нем и так их столько, что иной раз кажется, все – больше не могу. Ловлю себя на этой мысли и понимаю, что в разговоре с Галкой так и не дошла до главного.

– Даная…

– М-м-м? – бормочу я, сдабривая зубатку свежесмолотым перцем.

– Вы уж меня простите, но любопытно страшно, о какой войне вы говорили?

Недоуменно свожу брови. И правда. А какой войне? И когда…

– А! – вспоминаю. – Как любая война, наша – банальная битва за землю.

– И с кем же вам приходится биться?

– Не поверите – с огромными корпорациями. Видите ли, долгое время наш Фонд тратил огромные деньги на то, чтобы снимать квартиры для иногородних пациентов и их родителей. То есть для тех детей, что по большому счету не нуждаются в круглосуточном наблюдении врачей, но все равно, от безвыходности, занимали койки в больницах, которые могли быть использованы для тех, кому это действительно нужно.

– И что же?

– А то, что таких квартир банально не хватает на всех, – оглядываюсь, прикидывая, где бы мне найти сковороду, в каком из многочисленных ящиков. – Вот мы и решили построить что-то вроде пансионата. Эта позволит увеличить пропускную способность нашего онкоцентра на целых двадцать процентов! В таком случае он сможет принимать дополнительно примерно полтысячи детей в год. Только представьте… Сколько детских жизней может быть спасено.