Моя плоть сладка

– Пойдем направо, Джефф, – сказал Бенколин. – Мадам Дюшен, мать Одетты, живет на бульваре Инвалидов… Гм… Проницателен он или нет, но есть такой фактор, как время. В этот час на Монмартре большое движение, и вряд ли он успел бы доехать из Мулен-Руж до ночного клуба, да к тому же совершить убийство за столь короткое время. И тем не менее я готов поклясться, что он явился в клуб с целью обеспечить себе алиби! Если не…

Он резко остановился. Потом сжал кулаки.

– Какой тупица! Боже, какой тупица, Джефф!

– О да, – сказал я, зная привычки Бенколина. – Я не стану тешить твое тщеславие, спрашивая, что ты имеешь в виду… Но /здесь что-то есть. Вчера ночью, когда ты разговаривал с Галаном, я готов был остановить тебя. Мне казалось, что ты слишком многое открываешь ему. Видимо, у тебя была какая-то цель. Но, во всяком случае, ты не сказал ему, почему именно ты связываешь его с Клодин Мартель. Я имею в виду бумажку с его именем из ее сумочки. Когда он заявил, что не знает ее, ты мог бы предъявить ему это.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Ты действительно очень наивен, Джефф, если и в самом деле так думаешь. Бог мой! Разве ты недостаточно знаком с работой полиции? В реальной жизни люди не визжат и не падают в обморок, как это бывает в театре, когда им предъявляют улики. Кроме того, этот клочок бумаги вообще ничего не значит.

– Вздор!

– Помимо всего прочего, это не почерк мадемуазель Мартель. Увидев эту бумажку, я подумал, что, когда записывают адрес и телефон знакомого человека, указывают только имя и телефон, а вовсе не фамилию и адрес. К тому же я сравнил записку с ее пометками в записной книжке. Почерки там разные.

– Значит?

– Записка написана Джиной Прево, которая называет себя мадемуазель Эстеллой… Послушай, Джефф. У нас есть сведения о передвижении этой дамы. Она вышла рано утром. Прегель следил за ней и собрал информацию в ее доме. Мы узнали, что вчера вечером она не пела в Мулен-Руж. Вечером она позвонила управляющему и сказала, что не сможет петь. Она ушла из дома, как говорит консьержка, в двадцать минут двенадцатого…

– Что вполне допускает возможность ее пребывания у дверей музея. Если она именно та женщина, которую видел полицейский…

Мы обошли памятник Бонапарту. Бенколин остановился, чтобы раскурить сигару. Потом сказал:

– Она и была той женщиной. Мы показали ее фото полицейскому, И тот опознал ее. О, утром мы не теряли зря времени. Но позволь мне рассказать тебе остальное. Прегель побывал в ее квартире. Он достал образцы ев почерка. Кроме того, он нашел серебряный ключ и алую маску.

Я свистнул.

– А алая маска, как ты говорил, означает, что она готова принять любовника в клубе?

– Да.

– Галан часто посещает Мулен-Руж и вчера вечером проводил ее домой. Она ждала его в машине… Бенколин, когда она села в машину? Ты допрашивал шофера?

– Нет. Я не допрашивал шофера. Я не хочу, чтобы мадемуазель Прево знала, что мы подозреваем о ее существовании, – Я изумленно посмотрел на него.

– Подожди, Джефф, не перебивай. Мы должны заставить Галана думать, что нам ничего не известно о ней и о ее связи с клубом. Если ты будешь терпеливым, то увидишь почему. Ее телефон будет отключен. Цель этого ты тоже узнаешь. В течение дня я установлю, будет ли она связываться с Галаном. Думаю, мы ее найдем в доме мадам Дюшен, куда мы сейчас и направляемся.

До самого дома мы больше не обмолвились ни словом. Мадам Дюшен, как я знал, была вдовой. До смерти мужа она жила в Сен-Жермене в одном из тех мрачноватых старых домов, при которых были обширные сады и которые имели несколько выходов. Сейчас она жила на бульваре Инвалидов.

Дверь открыл молодой человек, который явно заволновался, увидев нас. Сперва он показался мне англичанином. У него были черные волосы, жидкие, но аккуратно уложенные, очень румяное лицо, длинный нос, тонкие губы и бледно-голубые глаза. Казалось, он чего-то опасается и искоса поглядывает по сторонам. Мы представились.

– Ах, вы из полиции! Входите, пожалуйста.

Сначала он отнесся к нам несколько покровительственно, но, узнав Бенколина, стал почтительным.

– Вы родственник мадам Дюшен? – спросил детектив.

– Нет, нет, – ответил тот и улыбнулся. – Прошу прощения. Меня зовут Поль Робрко. Я – атташе французского посольства в Лондоне, но здесь… – Он неопределенно махнул рукой. – Они послали за мной, и я пришел, Я старый друг семьи, рос с мадемуазель Одеттой. Боюсь, мадам Дюшен не перенесет этого. Я имею в виду похороны. Входите, пожалуйста.

В холле было темно, ощущался тонкий запах цветов. Печаль охватила меня, хотя я никогда не видел Одетту Дюшен живой. Но я не мог представить ее себе лежащей в гробу, потому что помнил ее улыбку на фотографии.

– Да, – сказал Бенколин, когда мы шли к гостиной. – Я приходил сюда вчера вечером, чтобы сообщить мадам Дюшен о… трагедии. Здесь был только один человек – капитан Шамон. Кстати, он здесь?

– Шамон? – повторил Робико. – Нет. Он был с утра, но куда-то ушел. Вы не присядете?