Моя незнакомая жизнь

– Мама, ты сначала требуешь правду, а потом сама же меня за нее и ругаешь.

– Я не…

– Ты всегда так делаешь. Сначала выдавливаешь из меня подробности, потом ими же меня попрекаешь.

Подобная мысль ее, видимо, никогда не посещала. Нужно отдать маме должное: при всей своей пристрастной подозрительности она человек справедливый и даже способна признавать свои ошибки. Правда, тут же делая их моей виной.

– В общем, да, так и есть, я постоянно тебя за что-то ругаю. – Мама смотрит на меня, словно впервые видит. – Но ради твоего же блага, чтобы ты избегала ситуа-ций, в которых можно принять неправильное решение.

– Просто ты мне не доверяешь. Тебе всегда мало моих слов.

– Но это же нормально! Конечно, я проверяю. Я должна знать, что происходит в твоей жизни, дабы предупредить негативные последствия твоих поступков.

– А почему ты считаешь, что у моих поступков обязательно будут именно негативные последствия?

– Потому что ты лживая, скрытная и неуправляемая.

– Ну, вот и поговорили…

Я никогда прежде не спорила с ней, принимая как должное все ее расследования, и потому мама никогда не произносила того, что прозвучало сейчас. И она сама испугалась своих слов. Но сказанного не воротишь.

– Не смей со мной разговаривать таким тоном!

Ага, привычный гамбит, когда нечего возразить. Раньше я все это пропускала мимо ушей, но теперь я другая. Нынешнее лето изменило меня, и то, что я принимала раньше, сейчас не приму. Потому что не понимаю, отчего я всегда виновна, то есть в любом случае виновна по умолчанию. Больше не хочу, чтобы каждый мой шаг контролировался, словно я слабоумная. И меня достает постоянная необходимость собирать доказательства своей невиновности, готовить алиби и оправдываться. Бесконечно оправдываться. К тому же любые оправдания подвергаются тщательной проверке путем звонков подругам, родителям подруг, соседям… Мне надоело чувствовать себя шпионом во вражеском тылу, тщательно прятать все, что касается моей настоящей жизни. Ведь даже самые невинные вещи не вписываются в представления матери о том, что мне, по ее мнению, нужно.

– Молчишь?! Совсем распустилась за лето! Ну, я за тебя возьмусь…

Вот и все. О чем можно говорить, если я априори вечно подозреваемая, обвиняемая, подсудимая и осужденная в одном лице? Но больше так не будет. Я еще не знаю, что сделаю, но уж точно не позволю с собой так обращаться.

– Куда ты собралась? Немедленно вернись!

Истошный крик матери гонит меня из подъезда.

Отчего она всегда так орет? Неужели сама не видит и не понимает, как гадко выглядит? Зачем она это делает со мной? Почему папа всегда молчит и всегда на ее стороне?

Я ненавижу Суходольск. Ненавижу наш микрорайон, застроенный стандартными желтыми пятиэтажными коробками, в которых холодно зимой и кромешный раскаленный ад летом. Но почему-то должна здесь жить. А в Телехове, деревне, раскинувшейся посреди леса, все по-другому. Как жаль, что мне не позволяют остаться там навсегда.

Куда же мне сейчас пойти. А, знаю…

– Заходи, Аня.

Надежда Гавриловна, как обычно, подтянутая и аккуратная. Когда бы я ни пришла, на ней всегда чистая блузка и отглаженная юбка.

– С мамой поссорилась.

Я рассказываю о своих огорчениях, а учительница слушает и кивает.

– Аня, мама просто очень любит тебя и боится, как бы с тобой не случилось беды.

– И поэтому я постоянно должна чувствовать себя, как партизан во вражеском тылу?

– Я просто объясняю тебе ее мотивы. А ты за лето выросла, повзрослела… Теперь тебя обижает то, что мама руководит тобой?

– Меня это и раньше обижало, но я как-то мирилась. А сегодня поняла, что все, больше мириться не стану. У меня ощущение, что для матери я преступница, которую она просто не смогла поймать на горячем, хоть постоянно и пытается.

– Пытается на чем-то тебя подловить и изобличить?

– Да, именно подловить и изобличить. Например, я говорю, что в семь была у Катьки. Она тут же звонит Катькиной матери и спрашивает, во сколько я пришла. Та ей говорит, что где-то в семь, начале восьмого. Ну, не посмотрел человек на часы! Зато я смотрела. Никому ведь и в голову не приходит, что меня заставляют отчитываться поминутно. Мать в истерике: ты сказала в семь, а пришла в начале восьмого, ты солгала, где ты была на самом деле…

– И так все время?

– Да, каждый день по много раз. Если я никуда не иду, устраивает мне допрос на предмет, не поссорилась ли я с друзьями. Говорю: все в порядке, просто посижу, почитаю. Так ведь и правда никуда идти не хочется, потому что должна буду отчитаться за каждую минуту, проведенную вне дома, и телефоны у всех, на кого я укажу, начнут разрываться – мама станет сопоставлять сказанное мной с тем, что говорят там. А потому проще оставаться в квартире. Но как бы не так! Сразу крик: а, ты не хочешь никуда идти, ты что-то натворила и боишься выходить из дома… Немедленно признавайся, что натворила, я же все равно выясню! И опять же принимается звонить всем, чьи телефоны знает, по кругу. Вот только что я вернулась из деревни, а мама уже бабушке Игоря позвонила, чтобы проверить мои слова. То есть и часа дома не провела, а уже попала под следствие.