Мой Сталинград

– А ты-то как оказался рядом с командиром и комиссаром полка? – спросил я дерзкого до безумия бойца.

– А где ж мне еще быть? Я из комендантского взвода. Может, один только и уцелел. Комиссар Мулилкин приказал мне не задерживаться с ними, вынести вот это, – он дотронулся рукой до вещевого мешка, лежавшего рядом. – Уцелел вот. А те полегли. Под гусеницами немецких танков. А иные... сам видел... иные... – тут пехотинец прерывисто вздохнул, выплюнул арбузные семечки, чуть слышно, хриплым, придавленным голосом закончил: – ...Иные подняли руки, – торопясь, уточнил: – Двое таких-то.

– В плен, что ли, сдались?

Боец не ответил.

А я, глядя на него, пытался понять, что же такое этот человек. Жизнь, которою он так дорожил и которую так отстаивал, прорываясь сквозь огненное кольцо смерти, теперь же им самим как бы ни во что уж и не ставилась, подводилась под роковую черту: ведь оскорбленный адъютант примет со своей стороны определенные меры, не трудно догадаться, какие именно. Не вытерпел – сказал все-таки бойцу:

– А с адъютантом-то ты, брат, зря связался. Не простит он тебе этого. Боюсь, как бы... – но я не договорил, потому что видел: боец и сам уж понял, какую беду накликал на свою голову. Больше уж ни о чем его не расспрашивал. Не надо было бы оставлять его одного в такую минуту, но мне хотелось все-таки отыскать хоть кого-нибудь из нашего 106-го, а паче того – из полковой минометной роты. Разделившись, мы ходили по бахче как раз с этой целью. Возле неосторожного, рискового солдата задержался лишь Усман Хальфин, чтобы отсыпать ему махорки. Они закурили вместе. О чем-то поговорили, после чего Хальфин догнал меня и тут же сообщил ошеломляющую весть:

– А вы знаете, товарищ политрук, что сделал этот красноармеец? Он спас полк!

– Как это... спас?

– Да он же вынес знамя полка в своем вещевом мешке! Показал его сейчас мне. Вынул из мешка и...

Не дослушав до конца Хальфина, я сорвался с места и побежал туда, где только что сидел проштрафившийся перед адъютантом солдат. Но там его уже не было, глянул туда сюда, – нету! На душе сделалось муторно: «Не привел ли в самом деле автоматчиков тот с иголочки одетый, свеженький лейтенантик?» Немного успокоился, вспомнив о спасенном знамени: кусочек кумачовой материи должен спасти теперь и 128-й полк, и вынесшего его из окружения солдата.

Минометчики продолжали свои поиски. Большею частью встречались из 299-го, занимавшего позиции левее нас и на Дону, и под Чиковом, и под Абганеровом. «Неужели и 106-й разделил участь 128-го? – горькая эта мысль минута в минуту совпала с той, когда я услышал где-то позади себя:

– Товарищ политрук! Товарищ политрук!

Голос до того был знакомый, что я мгновенно оглянулся. Миша Лобанов уже окольцевал мою шею и беззвучно плакал. Не плакал, а трясся весь от сдерживаемого рыдания: истерика случается с человеком не только от большого горя, но и от великой радости. Дыхание у меня сбилось, сердце замерло, думалось, что оно остановится вовсе. Миша висел на моей шее, а я прижимал его сильнее и сильнее, как своего младшего братишку, и не слышал, как по лицу катились уже мои собственные слезы. Слезы безмерной радости. Гужавин буквально вырвал Лобанова из моих объятий и стал передавать его, как драгоценный кубок, из рук в руки другим минометчикам. Не скоро еще мы смогли приступить к нему со своими расспросами, что там потом было и как, и с ним самим, и с его маленьким взводом, и с первой ротой. Спрашивали, разумеется, и о том, не повстречался ли он по выходе из окружения с кем-нито из полковой минометной, и страшно огорчались, когда слышали от него, что нет, бывших своих однокашников не видел нигде.

– Да вы погодите! Может, они уже в саду Лапшина? Там собирается наша дивизия, – сказав это, Лобанов спохватился: – Что же мы тут стоим?.. Пойдемте на мои огневые позиции!

– Куда? – мне показалось, что я ослышался. – Какие позиции?

– Самые обыкновенные. Сейчас увидите, товарищ политрук. Час тому назад оборудовали. Тут совсем близко. Видите, свежий противотанковый ров?.. Там мы и установили свои минометы.

– Много ли у тебя их осталось?

– Да все!

– Господи Боже ты мой! Как же тебе это удалось, тезка? Ты что, святой?

– Нам было полегче вырываться с маленькими нашими трубами. Мы не стали погружать их в повозки, а несли на себе. Ну и вот – вынесли.

– Это все так. Но сами-то вы как уцелели?

– Не все уцелели, – Миша вздохнул. – Васю Семенова оставили там, – он махнул рукой в сторону запада. – Помните нашего озорного, веселого Василька? Из расчета Бария Велиева. При бомбежке его осколок угодил в голову. И ранка-то была капельная, чуть заметная... Это километров тридцать отсюда. – Миша порылся в кармане, вынул из него что-то похожее на спелый желудь. – Тут адрес родителей Василька. Не успел еще написать им. Может, товарищ политрук, вы напишете? У меня что-то духу не хватает.

– Ты бы попросил Зебницкого.

– Да где я его найду? Может, он...

Я не дал ему договорить:

– Ну ладно, Миша, сообщу.