Мой Сталинград

– Эй ты, рыжий! Постыдился бы баб-то!

– А кто тебя заставляет смотреть на меня! – резонно заметил со своей стороны Зельма. – Шла бы себе мимо. Не видишь – человек серьезным делом занят...

– Эт каким же? – не унималась прачка, оставшаяся уже в единственном числе.

– А ты подойди поближе – сама увидишь, каким, – посоветовал повар. – Может, еще кое-что разглядишь, авось понравлюсь!..

– Нужен ты мне такой рыжий и толстый!

На эти ее слова Зельма ответил, кажется, уже совершенно серьезно, с полным убеждением:

– Хорошего человека, голубушка, должно быть много. Понятно?.. Ну, что загляделась?.. Это не мне, а тебе уж, красавица, пора бы устыдиться. Мужчина голый, а ты глаз оторвать от него не можешь?!

Бойкая девка, хихикнув, убежала.

А Зельма обратился к бочке. Став на колени, надувая и без того толстые свои щеки, он изо всех сил помогал огню, а покрасневшие бычьи глаза его были зверски свирепы, как у палача, изготовившегося к четвертованию государственного преступника. И устыдился наготы не сам Зельма, а Кузьмич, набросивший в конце концов на своего помощника что-то вроде простыни. Старшина прикрыл себя сразу после того, как поснимал гимнастерку, брюки и нижнее белье: для этого у него нашлось в повозке старенькое, порванное во многих местах байковое одеяло, употребляемое в качестве попоны для лошади.

Усердиями Зельмы огонь под бочкой разгорался все сильнее. Бочка уже заговорила. В ней что-то забулькало, заворчало, запыхтело. Сквозь узкие щели по краям крышки, пузырясь, пробивался уже пар, а вместе с ним и запашок чего-то жареного. Пар был до того горячий, что чуть было не обварил пухлую руку повара, нечаянно угодившую под него.

По этому пару, а еще больше по запаху, бьющему по непрошено расширяющимся и пульсирующим ноздрям «палачей», можно было уже с полным основанием заключить: испытание удалось, «вошебойка» сработала так, как и ожидалось испытателями. А когда пропаренные одежда и белье были исследованы, сомнения в этом уже не оставалось вовсе. Убедившись окончательно, что аппарат этот ничуть не меньше, а даже больше по значению, чем самогонный, тайно собранный и установленный на нейтральной полосе старым, вроде Кузьмича, солдатом – мастером по этой части – Кузьмич и Зельма, страшно довольные собой и чудо-бочкой, порешили отметить это событие. Пригласили и солдат-плотников и жестянщиков, ровесников Кузьмича, которых он называл кумовьями и которые помогали в изготовлении деревянных деталей и в вырезывании верхнего дна железной бочки. Чествование столь ценного изобретения растянулось до вечера, и это только к добру: дорога по пути из Бекетовки, на плоскогорье, местами простреливалась немцами из пушек и минометов, безопаснее проезжать ее с наступлением темноты. Что касается Зельмы, то он очень огорчился, что темнота эта приспела раньше, чем бы ему хотелось.

Бочку водрузили вчетвером на повозку и везли ее в расположение минометной роты, прикрывши пологом, как новое, сверхсекретное оружие, – вот так когда-то перевозили «катюш».

В течение нескольких недель такие же бочки объявились во всех ротах и батареях; работали они круглосуточно и без выходных дней. Ценный опыт был подхвачен с невероятной быстротой, и наступление на паразитов развернулось по всему фронту. Немцы, видя всюду за нашим передним краем эти внезапно возникшие «неопознанные объекты», принялись палить по ним из пушек. Но очередное «тайное» оружие русских, меняя «огневые позиции» по оврагам и балкам, оставалось, в общем-то, неуязвимым.

Во всяком случае, вошь по нашу сторону противостояния была побеждена. Но только по нашу. На другой же стороне, немецкой, насекомое это получило обильную пищу. Скоро и мы будем иметь прекрасную возможность в этом убедиться.

В том числе и я.

Часть вторая Возмездие

Хоть мы и выпили по случаю моего перехода к артиллеристам Николая Николаевича Павлова, но он в тот день не состоялся. И виною тому ранение Саши Крупецкова, помощника начальника политотдела по комсомолу, этого развеселого парня, которого очень хорошо знали и любили в дивизии, – он, как и я с моими товарищами по блиндажу у яблони, был ее ветераном. Мне приказано – пока что временно – взять на себя обязанности «комсомольского бога» рангом повыше, в масштабе всего соединения. Я не был рад, сказать честно, неожиданному своему повышению в должности по двум причинам: был очень огорчен печальной новостью о ранении Саши, давно уже, с времен Абганерова, ставшего моим другом, да еще тем, что нарушались мои вожделенные планы, связанные с артиллерийской батареей.

Делать, однако, нечего. В армии вообще, а на фронте в особенности, над твоею жизнью безраздельно властвует закон, уместившийся в трех коротких, как такая же короткая пулеметная очередь, словах: «Приказ есть приказ». Его волею ты можешь быть послан на жизнь и на смерть. Помянутая тут «пулеметная очередь» может прошить тебя насквозь, оборвать твое земное, и без того обидно короткое пребывание, а может пролететь мимо, помиловать, помилосердствовать и сохранить тебе жизнь.