Мой любимый негодяй

Люси едва успела сердито ойкнуть, как он впился ей в рот. Однако губы раскрылись и впустили его язык. Поцелуй был весь пропитан желанием, и рука Люси притянула голову Тристана ближе. Он обхватил ее и прижал к груди. Ослабшее, податливое, ее тело плавилось и желало Тристана, какой он есть, даже без честности и без доверия. Она желала ощущать его внутри себя и в то же время негодовала. Как низменно и как абсурдно.

Он сел на ее юбку, пригвоздив к кушетке, и ноги Люси оказались в ловушке. Застонав, она скользнула рукой по его плоскому животу, по передней части брюк и нащупала твердую выпуклость. Тристан издал утробный звук и обрушился на Люси всем весом, вдавливая ее в обивку дивана. Началась возня – жарко сплетались языки, руки стаскивали одежду и развязывали шнурки. Послышался треск разрываемой ткани. Люси высвободилась из объятий и ахнула, увидев, что стало с сорочкой – она расползлась от шеи до пупка, словно была пошита из бумаги.

Хватая ртом воздух, Люси крикнула Тристану:

– Приди в себя!

– Я как раз и пришел в себя!

Он раздвинул ее порванную сорочку, обнажив груди. Люси выгнулась ему навстречу. Ее всю обдало горячим потом.

Она снова упала на диван. Теперь обоих было не остановить. Тристан находился во власти чего-то более сильного и более древнего, чем рассудок. Люси жаждала последнего раза. Последний раз. Она не оказала сопротивления, когда он задрал ее юбки. Раз уж пригласила негодяя в свою постель и в свою жизнь, так пусть последнее безумное совокупление в порванном белье станет достойным прощанием.

Тристан склонился над ней, одной рукой опираясь на диван, другой расстегивая брюки. На лице застыла мрачная решимость; Люси едва его узнавала.

Она зажмурилась. Лучше отгородиться от него такого.

Однако Тристан не двигался, и она чуть приоткрыла веки.

Его лицо нависало над ней, искаженное страданием.

– Люси, – прохрипел он. – Скажи, что ты меня хочешь.

Заманчиво было бы отказать ему – прямо на пике желания.

К несчастью, такой вариант ранил бы ее саму не меньше, чем его.

Последний раз.

Она закинула руки ему на плечи:

– Я хочу тебя.

Тристан набросился на нее с мощью урагана, выжал воздух из легких, впился в губы; они опрокинулись и полетели сквозь ночь. Люси понимала – Тристан не прекратит терзать ее, пока она не закричит, пока не дойдет до пика наслаждения. И Люси охотно готовилась проиграть сражение. Как было глупо с ее стороны – полагать, что если обуздаешь голос, то обуздаешь и свое сердце! И как было глупо с его стороны – полагать, что если довести женщину до блаженства, то можно вернуть и ее сердце! Она сдерживалась достаточно долго, чтобы согнать с него семь потов, чтобы ему стало больно; и лишь когда ее саму охватило пламя, издала крик.

Тристан неподвижно лежал на ней, пока пульс не пришел в норму, а затем сполз на пол.

– Позволь мне остаться на ночь, – еле ворочая языком, пробормотал он.

Люси была слишком выжата, чтобы выпроваживать его. После испытанного потрясения ее уже охватывала свинцовая тяжесть.

– Задерни шторы и запри дверь.

Когда Тристан вернулся, Люси спала.

Сквозь шторы пробился холодный утренний свет, и вместе с ним вернулось ощущение предательства. Люси лежала, устало глядя в потолок. И чем дольше смотрела, тем больше замечала паутины – тонкие рваные лоскуты, посеревшие от пыли.

Тристан по-прежнему собирается в Индию, а она по-прежнему чувствует себя дурой. Эта тяжесть комком собралась в груди и злобно пялилась на нее, подобно гаргулье, свисающей с каждой оксфордской крыши.

А ведь она должна ликовать. Тристан уедет, у нее вновь появится время для важных дел, и наконец де-факто будет больше контроля над «Лондонским печатным двором». Полная свобода действий! Разве не о том она страстно мечтала месяц или два назад?

Как быстро все изменилось… Стоит лишь подумать о его отъезде, как внутри становится пусто.

И самое странное: раньше Люси не ощущала, что в жизни чего-то не хватает, а теперь Тристан как-то умудрился стать неотъемлемой ее частью.

Люси судорожно втянула в себя воздух, откатилась от Тристана и заставила себя перейти в сидячее положение. Он тем временем проснулся; Люси услышала, как зашуршали простыни, и тут же ощутила его пальцы на своей обнаженной спине.

Ее плечи напряглись, и рука Тристана замерла.

– Как я догадываюсь, ты все еще в гневе.

Интимная утренняя хрипотца в голосе… Больно слышать. Чем скорее он уедет, тем лучше.

– Правильно догадываешься, – безучастно ответила она. Должно быть, опустошенность и боль в груди и есть гнев.

Повисла пауза. Затем снова раздался шорох – Тристан тоже сел на постели.

– Не хочешь на меня смотреть?

Люси обернулась через плечо и поморщилась – при виде его взъерошенных волос и голых плеч словно сорвало корку с незатянувшейся раны.

– Смешно, правда? Ты сказал, что тебе не стоит верить, а я поверила. Я просила тебя быть честным, а ты мне лгал. Мы оба нарушили правила.

Он посмотрел на нее сурово:

– Нет. Ничего смешного.