Мои друзья скандинавы

Огромного сизого кита талями и крюками выволокли на покатый, уходящий в море помост. Ножами, похожими на мечи, под напористой струей воды разделывают туши. Словно толстые белые перины, отворачивают пласты китового жира. То, что называется китовым усом, — сизые, большие, длиннее метра, пластины, тонко зазубренные с одной стороны, словно окаймленные частой крупной бахромой, — раньше очень ценилось. Ус шел на корсеты модницам, на гребешки. Теперь его заменяет пластмасса. Но главная ценность — мясо и особенно жир, которых в каждом ките столько, сколько в стаде коров в пятьдесят-шестьдесят голов.

Три небольших китобойных судна, принадлежавших заводу, забивают в год полтораста китов. Завод, хотя и выглядит неказисто, старомодно, выдает «на гора» немалую продукцию.

Правда, теперь это в Норвегии единственный завод. После того как киты на севере были почти истреблены, забой их сверх названной нормы международными законами запрещен. И оставлено в Арктике только два завода — в Хвальфиордуре, в Исландии, и здесь, в Тромсё.

Знаменитые норвежские китобои промышляют сейчас в Антарктиде.

Коренастый пожилой рабочий в ярко-желтом непромокаемом комбинезоне, перебросившись несколькими словами с Юханом, ловко отсекает несколько китовых усов и дарит их мне на память о Тромсё.

Я взял лишь пару самых маленьких усиков, длиною по полметра… Порывшись в своем блокноте, старик нашел запись и сказал мне:

— Иван Самохин, Свердловск…

Оказалось, это имя русского военнопленного, с которым он сдружился здесь и при побеге из лагеря помог ему переправиться с острова на Большую землю. До сих пор старик не знает, добрался ли Самохин до родины, просит разузнать о его судьбе и снова связать их, если это возможно.[4]

Я записал адрес старика. Фамилия его тоже Юхансен.

В конторе мне подробно рассказали историю этого последнего китового завода в Норвегии.

Но я приехал в Тромсё вовсе не для того, чтобы знакомиться с китобойным заводом… И не для того, чтобы смотреть ночную работу завода рыбной муки, куда меня повезли с китобойного завода, в цехах которого так тошнотворно пахло. Это было хуже, чем запах рыбы, к которому я в Норвегии уже привык и который господствует в прибрежных поселках и городках. Не отступает он от вас и на многих улочках Тромсё.

«Запах денег» — так здесь, в краю рыбаков, называют запах рыбы. Видимо, неправы были римляне, сложившие пословицу о том, что деньги не пахнут.

В Тромсё я надеялся встретить моего тезку Геннадия Олонкина, участника похода Амундсена на корабле «Мод», прошедшего из Европы в Америку морским путем, вдоль северных берегов Евразийского материка.

Этот же путь «Мод» проделала обратно, имея на борту экипаж всего из четырех человек — вместо требуемых десяти! И среди этих смельчаков, отважившихся на плавание, которое люди благоразумные считали безумством, был молодой моторист Геннадий Никитич Олонкин. Ныне Олонкин начальник радиоотдела в Геофизическом метеоинституте в Тромсё. Но оказалось, что Олонкин тяжело болен и лежит в госпитале в Осло. Там через две недели я и отыскал его. Худой, кожа да кости, бледный, Геннадий Никитич вышел мне навстречу в просторное фойе госпиталя, которое одновременно служило и кафе для больных, принимавших посетителей.

Олонкин охотно, но медленно отвечал на мои расспросы, подыскивая выскочившие вдруг из памяти русские слова. Видно, редко приходилось ему говорить на родном языке. Впрочем, у этого урожденного архангелогородца два родных языка: его отец, промышлявший рыбу помор, женился, на норвежке — матери Геннадия Никитича. Самого его с молодых лет потянуло к редкой по тому времени у нас профессии моториста и к радиотелеграфу. Походив зуйком, а затем мотористом в Белом и Баренцевом морях, он вскоре стал радистом в порту Александровске на Мурмане, а затем перебрался на зимовку при рации на Югорском Шаре…

Летом восемнадцатого года туда подошла «Мод», и от нее отвалила шлюпка с Амундсеном. Он пробыл целый день у зимовщиков, расспрашивая о метеонаблюдениях, о прогнозах, рассказывая о значении своего похода для мореплавания вообще и для России — в частности.

«Кто пойдет со мной? — спрашивал он зимовщиков. — У меня в команде девять человек, не хватает одного. И как раз машиниста».

— Говорили мы с ним, конечно, по-норвежски, — вспоминал Олонкин. — В то время фронты гражданской войны перерезали живое тело России. Весь север и побережье Баренцева и Карского морей были в руках белогвардейцев. Правда, до нас они еще не успели добраться, но и не снабжали ничем. Жили впроголодь. Запасов было в обрез, и уход одного из нас улучшил бы положение других.

Целый день пробыл тогда у зимовщиков Амундсен. Они слушали его затаив дыхание. Еще бы! Ведь он был героем — первым человеком, достигшим Южного полюса, открывшим его…