Мои друзья скандинавы

Рядом с норвежскими флагами у ворот развевались «серпастые и молоткастые» знамена Советского Союза. Открывалась наша промышленная выставка…

Вчера еще товарищи из Внешторга были в сильном волнении. Где-то по дороге, неведомо на какой станции или пристани, застряла, запропастилась модель спутника, стенд для которого был готов в главном павильоне у входа. Даже успехи изящного выводка модельерш не смогли бы, конечно, возместить отсутствие на выставке спутника!

Весь день по телеграфу и телефонам шли розыски потерявшегося экспоната. Наконец он был найден, доставлен и перед самым открытием водворен на место.

От ворот к месту президиума, к раковине для оркестра, скамьи перед которой уже до отказа заполнены публикой, быстро раскатывают красную ковровую дорожку. По ней должен пройти король…

В толпе я увидел Хаугланда. Поздороваться было куда легче, чем пробраться к нему.

— Как здоровье жены? Как назвали малышку?

Старшего сына Кнут назвал Турфин, именем, соединявшим в себе имена двух его лучших друзей — Хейердала и доктора-восприемника, у новорожденной же, пусть судьба пошлет ей счастье, в тот день имени еще не было.

Через некоторое время, когда я рассказал Туру Хейердалу о своей встрече с Хаугландом и о том, что тот мне говорил о нем, Тур воскликнул:

— Ну, так я ему отомщу! Расскажу то, чего он сам никогда о себе не скажет. Ведь он вам не сказал, что получил самые высшие, выше которых нет, воинские награды — английскую и норвежскую?

— Нет, не сказал.

— А о том, что все суммы, которые ему причитались за разрешение фильма о нем и за консультацию сценария (а это немало!), он передал вдовам своих товарищей-парашютистов! Не хочу, мол, ничего зарабатывать на своем участии в войне. Об этом тоже умолчал?

— Умолчал.

— И, конечно, не говорил и о том, что был моим командиром в группе радистов, которых он готовил, чтобы сбросить на парашютах в Норвегии?

— И об этом не обмолвился.

— Я так и знал! Хаугланд верен себе.

— Наверное, Хаугланд вам не сказал и о том, как он стал директором музея «Кон-Тики»? — спросил меня Бенгт Даниельсон, рыжебородый, высокий и совсем лысый швед, «настолько смелый, что отважился пуститься в путешествие на «Кон-Тики» один среди пяти норвежцев», — как рекомендовал его в своей книге Тур Хейердал.

Мы встретились с ним, когда после кратковременного пребывания на родине, в Швеции, он на самолете возвращался через Советский Союз и Индию на Таити и по пути остановился на несколько дней в Москве.

— А это было так, — рассказывал он. — Когда бальзовые бревна, из которых был сложен плот, были доставлены в Осло, контиковцы предложили Государственному Морскому музею взять их. «Подумаем», — отвечали те и думали целый год. Хаугланд разозлился и сам организовал музей. Оказался отличным дельцом. И лишь когда в музей густо пошел народ, тугодумы из Морского музея сказали, что они согласны взять бревна… Но было уже поздно. Сейчас в музей приходит больше четверти миллиона посетителей ежегодно. Больше, чем в любой музей Норвегии… Но и Хейердал тоже остался верен себе, — улыбнувшись, продолжал свой рассказ Даниельсон, — он тоже не обо всем написал в своей книге.

Когда Даниельсон примкнул к экспедиции Хейердала, он был стипендиатом Калифорнийского университета и должен был к началу занятий, к 1 октября, прибыть в Сан-Франциско, иначе лишился бы с таким трудом полученной стипендии. И он очень боялся опоздать.

— «Успеем ли мы к этому сроку вернуться?» — спросил я у Тура, — рассказывал он мне. — Тур вытащил из кармана свою записную книжечку. В ней записаны были скорости течений, сила попутных и встречных ветров, расстояния между материком и каждым из островов. И все было так рассчитано и предусмотрено, что, немного поразмыслив над своими записями, Хейердал решительно сказал: «Не бойся! К двадцать пятому сентября ты сможешь быть на месте». И что же, я прибыл в Сан-Франциско двадцать девятого, а если бы мы на обратном пути не останавливались в Вашингтоне, то без особой спешки мог вернуться в университет и двадцать пятого…

Когда я спросил, почему Тур не написал об этом в своей книге — забыл, что ли, — он ответил:

— Во-первых, никто бы не поверил. Во-вторых, это было бы похоже на хвастовство! — И, бросив ласковый взгляд на жену, Даниельсон продолжал — Мы с ней обменялись несколькими письмами, и сразу же, как только кончился учебный год, я отправился из Сан-Франциско уже не на плоту, а на комфортабельном пассажирском лайнере к ней, в Перу.

— Я его сразу даже не узнала, когда пассажиры стали спускаться по трапу, — говорит мне, улыбаясь, спутница Бенгта.

— Да, да! — подтверждает он. — Она бросилась навстречу второму механику, единственному бородатому пассажиру. Я забыл написать ей, что на острове Раройя сбрил бороду… Ну, а потом уже, после женитьбы, снова отпустил…

— Не стоит бритой бородой Даниельсона кончать главу о славных контиковцах, тем более что она у него уже давно снова отросла, — говорит мне редактор.

Правильно, закончу ее иначе.