Мои друзья скандинавы

Если бы я ничего не знал о том, что раньше этот город, заброшенный далеко на север, был отрезан от всего мира и добраться сюда можно было лишь морем, да и то с оказией, я понял бы это и без объяснений, прочитав надпись на памятнике капитану Ричарду Райту, воздвигнутом на главной площади Тромсё. Капитан этот первый открыл в начале века регулярные рейсы, раз в две недели связывавшие Тромсё с Бергеном и через Берген — со всем остальным миром.

Но, несмотря на оторванность острова, «поморская торговля» — оживленная меновая беспошлинная торговля с русскими поморами — еще в прошлом веке сделала Тромсё важным узловым городом северной Норвегии. Здесь не редкость встретить на улице старика, говорящего по-русски, и самовар в доме.

Тромсё стал также тем пунктом, откуда отправлялись полярные экспедиции и куда они возвращались.

Тромсё первым встречало вырвавшийся из ледяного плена «Фрам».

Отсюда в конце прошлого века стартовала экспедиция шведа Андре, замышлявшая добраться до Северного полюса на воздушном шаре.

В Тромсё же начинала свой знаменитый поход вдоль берегов Сибири в Америку шхуна «Мод».

На том месте, где стоял самолет «Латам», на котором Амундсен стартовал в свой последний полет, парижская газета «Тан» поставила памятный камень. Полет субсидировался этой газетой, которая из трагедии сделала себе рекламу.

А на площади на невысоком пьедестале, широко, как матросы при качке, расставив ноги в унтах, в длинной малице с меховым воротником, с непокрытой головой в свете ночного солнца, стоял сам бронзовый капитан ледовых морей, устремив орлиный взор вдаль, в сторону океана. У ног его всегда лежат цветы и венки.

Разглядывая бронзового Амундсена, я думал: статуя эта поставлена не в память об апогее его жизни — открытии Южного полюса, а о том часе, когда этот немолодой, уже прославленный человек, устремившись во льды спасать итальянскую экспедицию, погиб, «душу отдав за други своя». И в этом, по-моему, сказываются те стороны норвежского характера, которые делают Норвегию такой близкой нашему сердцу…

Есть в Тромсё еще два памятника — их мне тоже показал Юхан. Один памятник — местному поэту-псалмопевцу, который не только слагал псалмы, но и сочинял музыку к ним. Поставили его прихожане, благодарные за услаждение души и слуха. Позеленевший от времени и непогод, на высоком постаменте, в длинном сюртуке, с непокрытой головой, стоит псалмопевец перед кирхой. А другой памятник — обыкновенный серый валун, отполированный дождями, ветрами, морскими волнами. Раньше он лежал метрах в пятидесяти отсюда. Но в 1774 году местного кузнеца, который славился необычайной силой, кабатчик не пустил в свое заведение, заявив, что пьяным там не место. Кузнец же, желая доказать, что он трезв, подошел к валуну, поднял его и перенес на несколько шагов к кабаку, вызвав всеобщее восхищение.

Давно уже исчез след кабака и то место, где он когда-то стоял, определяется лишь расположением валуна, но «подвиг» пьяного кузнеца сохраняется в памяти потомков, и веское доказательство его — валун — охраняется старожилами, как оберегались бы греками руины авгиевых конюшен, если бы они сохранились, — вещественное свидетельство одного из подвигов Геракла…

Но в тот час я больше всего был заинтересован в том, чтобы Юхан продолжил рассказ, начатый на пароме.

— Почему вы не захотели воспользоваться деньгами — возмещением, полученным от ФРГ? — спросил я Юхана.

— Вы помните об этом? — Довольная улыбка скользнула по его лицу.

— На что хватило бы этой суммы?

— На три месяца в санатории, на подержанный автомобиль, на… Но никто из коммунистов на севере, повторяю, не захотел лично воспользоваться этими деньгами. Знаете ли вы, что такое диабет? — вдруг спросил он.

Вопрос был, признаюсь, неожиданный, но, не дожидаясь ответа, Юхан продолжал: