Могикане Парижа

В нише окна с цветными стеклами за органом сидел молодой человек лет 28–30 с грустным выражением лица. Пальцы его, блуждая по клавишам, извлекали из них звуки, выражавшие глубокую печаль.

Этот молодой человек, напоминавший собой Вольфганга Моцарта, был наш друг Жюстен. Он уже целый месяц везде наводил справки о Мине и, несмотря на обещания Сальватора, до сих пор ничего не узнал о ней.

Другой молодой человек со смуглым цветом лица, курчавыми волосами, быстрым взглядом, с толстоватыми чувственными губами, был наш поэт Жан Робер. Он позировал для картины Петрюса и переводил стихи Гете.

Напротив него сидела девочка лет четырнадцати, в любимом ею фантастическом костюме, с золотыми цехинами на шее и на лбу, красивым шарфом вокруг талии, в платье с золотыми цветами, с голыми прелестными ножками и черными, как смоль, волосами, ниспадавшими до земли. Это была Рождественская Роза в костюме Миньоны Гете. Она стояла в такой позе, когда Миньона, с удовольствием танцевавшая для своего друга Вильгельма Мейстера, отказалась протанцевать на улице для своего первого покровителя.

Вильгельм Мейстер сочиняет, пока она танцует, смотрит на нее, улыбается и опять возвращается к своим стихам. Мы сказали уже, что Вильгельма Мейстера изображал наш поэт.

Около Розы лежал на полу Баболен, одетый в костюм испанского шута. Он рассматривал прекрасную картину, которую Петрюс писал на полотне и которую по исполнению можно было поставить рядом с лучшими художественными произведениями.

Петрюс был все тот же полухудожник, полуаристократ, прекрасное и благородное лицо которого нам хорошо знакомо, но теперь оно выражало глубокую тоску, и горькая улыбка мелькала по временам на его губах.

Эта горькая улыбка вызывалась мыслью, не имевшей ничего общего с тем, что он делал и говорил.

– Жан Робер, – спросил он, – закончил ты песню Миньоны? Жюстен ждет.

А мысль, которая вызывала у него горькую улыбку в ту минуту, когда он завершал свою картину, над которой работал три недели, была о том, что в это самое время прелестная Регина де Ламот Гудан венчалась с графом Раппом в церкви Сен-Жермен.

И все-таки было некоторое сходство между тем, что происходило, и картиною Петрюса.

Роза, позировавшая в роли Миньоны, напоминала ему Регину, которую он глубоко любил и которую терял в эту минуту навсегда. Жизнь маленькой цыганки на мгновение озарилась сверкающим отблеском жизни Регины. Чтобы иметь повод хотя бы косвенно ощущать душевную близость с дочерью маршала и женою графа Раппа, Петрюс нашел Розу, с которой он, еще не зная ее, набросал портрет, и с помощью Сальватора добился того, чтобы она ему позировала.

Надо признаться, что никакой художник, никакой поэт, ни даже Петрюс, рисовавший ее, ни Гете, мечтавший о ней, – никто не мог вообразить, а еще менее создать Миньону, подобную той, которая была перед глазами Петрюса. Представьте себе нищее дитя, с его наивной красотой, золотой беззаботностью и, вместе с тем, с задумчивым, меланхолическим взглядом.

Помните ли вы лихорадочную красоту, дрожащую от холода, молодую девушку в лодке, на прекрасной картине Герберта, которая называется «Масария»? Нет, не воображайте ничего, не припоминайте ничего, смотрите только глазами вашего воображения, и вы увидите лучшее из того, что вы можете представить себе.

На кого же походила эта Миньона Петрюса? На этот вопрос очень трудно ответить.

Если бы спросили Розу, она сказала бы, что маленькая цыганка на картине, Миньона Петрюса, похожа на фею Кариту или, лучше сказать, на мадемуазель Регину де Ламот Гудан. Тогда как – объясните это, как хотите, читатель, – если бы спросили Регину, она нашла бы несомненное сходство этой Миньоны с Розой.

Что же это значило? Это означало, что Петрюс, рисуя Розу, думал о Регине.

– Ну, вот она и готова, – сказал Жан Робер.

Жюстен повернулся к нему на своем табурете, Петрюс опустил палитру на колени. Роза подошла к Жану Роберу, который окончил перевод трех куплетов песни Миньоны, Баболен приподнялся на локтях.

– Читай, мы слушаем, – сказал Петрюс.

Жан Робер прочел.

При чтении последнего стиха Жюстен вздохнул, Роза отерла слезу, а Петрюс протянул руку Жану Роберу.

– О! Дайте мне скорее эти стихи, – обратился к поэту Жюстен – я думаю, что хорошо переложу их на музыку.

– И вы научите меня петь их, не правда ли? – спросила его Роза.

– Конечно.

Петрюс хотел что-то сказать, но в дверь постучали три раза, и послышался голос Сальватора:

– Ляг здесь, Роланд!

Дверь отворилась, и вошел Сальватор в своем костюме комиссионера.

Роланд остался за дверью.

VI. Свидание

Сальватор подходил медленно. Петрюс невольно приподнялся.

– Ну что, – спросил он, – кончено?

– Да, – ответил Сальватор.

Петрюс пошатнулся.

Сальватор быстро подошел, желая его поддержать, но Петрюс постарался улыбнуться.

– Не нужно. Я знал, что это должно случиться, – сказал он.

Затем он провел батистовым платком по своему мокрому лбу.

– Мне нужно вам кое-что сказать, – продолжал Сальватор тихим голосом.

– Мне? – спросил Петрюс.

– Вам одному.

– Так пойдемте в другую комнату.

– Мы тебе мешаем, Петрюс? – спросил Жан Робер.