Могикане Парижа

– Он сказал, – ответил я, задыхаясь, – он сказал: «О, мои бедные дети!»

– Так что?..

– Так что теперь, первый раз в жизни, я чувствую угрызения совести…

– Раз вы их чувствуете, вы, такой справедливый, такой добрый, то это, значит, вы, по моему настоянию, совершили дурной проступок.

Я сидел в кресле, опустив голову; при последних словах я ее поднял. Орсола подошла ко мне. встала на колени и заговорила самым ласковым голосом:

– Друг мой, – сказала она, – прошу у тебя прощения за мою злость. Я хотела вернуть тебя, да ты уже ушел слишком далеко.

Я торжествовал.

– Нет, Ореола, вы не злая! – сказал я.

Но она упорно продолжала:

– Если бы я знала, что отъезд садовника будет вам так тяжел, я бы никогда не попросила вас об этом.

– Так вы согласны вернуть его? – спросил я живо.

– Конечно! Говорю вам, что мне жаль его так же, как и вам.

– Какая вы добрая, Ореола! – воскликнул я и бросился было бежать за стариком.

– Нет, я была причиной горя старика, значит, мне и следует исправить сделанное зло!

Заставив меня остаться в комнате, она побежала объявить садовнику новую милость. Это было все, чего она желала: старик, наверно, подумал, что я хотел прогнать его, а Ореола выпросила ему прощение.

В продолжение трех-четырех лет жизнь текла по-прежнему тихо, мирно.

По природе я был человек воздержанный; я ел и пил только потому, что это было необходимо, а не потому, что оно доставляло мне удовольствие. Утомленный разгульной жизнью, я легко уступил желанию Орсолы и стал искать отдохновения и возбуждения сил в вине, в пьянстве. Водка и кирш сделались моими любимыми напитками. Утром можно было заметить по моим блуждающим глазам, в какой ужасной оргии я провел ночь, о которой у меня оставалось смутное воспоминание. Я помнил толь ко, что Орсола постоянно жаловалась мне на гувернантку, как жаловалась перед тем на садовника. В опьянении я неоднократно обещал ей прогнать несчастную женщину, но, придя в себя, с ужасом вспоминал обещанное. Однажды утром, однако, Орсола навела разговор на эту тему.

– Вы уже давно дали мне обещание прогнать Гер труду и до сих пор не исполнили его. Что привязывает вас так к этой женщине?

Я был поражен. У меня не было никакого предлога прогнать Гертруду, кормилицу жены моего брата, так ласково заботившуюся о детях, которые очень любили ее. Поэтому я решительно отказал ей.

Тогда повторились прежние наговоры, жалобы. Каждую ночь под влиянием опьянения я обещал прогнать Гертруду на следующее же утро, но, протрезвев, отказывался.

Орсола снова заперлась в свою комнату. Но на этот раз я уже не сдался. Она сама пришла просить у меня прощения. Можете себе представить, с какой радостью я ее простил.

Эта выходка Орсолы совпала с двумя фактами, на которые я тогда не обратил внимания, но которые имели ужасные последствия. Накануне Жан попросил, чтобы я отпустил его на двое суток в Жуаньи, чтобы устроить свои дела, связанные с получением наследства, а утром Сарранти объявил нам, что ему необходимо пробыть в Париже два или три дня. Когда Жан и Сарранти ушли, во всем замке оставались только дети, Гертруда, Орсола и я. Я сообщил об этом Орсоле.

– Разве я не ваша слуга? – ответила она, улыбаясь.

Ночью ужин был накрыт по обыкновению в комнате Орсолы. Мы заперлись с десяти часов. Никогда вакханка так не вовлекала своего любовника в пьянство. Мне каза лось, что я пью пламя, зажженное молнией ее глаз. Вдруг мне послышались какие-то стоны.

– Что это такое? – спросил я Орсолу.

– Не знаю… Подите, посмотрите.

Я попробовал было встать, но мне едва удалось сделать три шага, как я снова упал в кресло.

– Выпейте этот последний стакан, пока я схожу и узнаю, в чем дело.

Наступил момент, когда я мог делать только то, что мне приказывала Орсола.

Когда я выпил стакан до последней капли, она встала и вышла.

Не знаю, сколько времени прошло с ее ухода. Я впал в сонливость и очнулся только тогда, когда почувствовал, что к моим губам опять поднесли стакан. Я узнал Орсолу.

– Ну что? – спросил я, смутно припоминая слышанные стоны.

– Гертруда очень больна, – сказала она.

– Гертруда… больна? – пробормотал я.

– Да, – сказала Орсола. – Она жалуется на спазмы в желудке и не хочет взять ничего из моих рук. Вы должны спуститься и сами заставить ее выпить хоть стакан сахарной воды.

– Отведи меня, – сказал я Орсоле.

Помню, я сошел с лестницы. Орсола провела меня в буфетную, заставила насыпать в стакан воды мелкого сахара и, толкнув меня в комнату больной, сказала:

– Снесите ей это и постарайтесь скрыть, что вы пьяны.

Действительно, я был в ужасном виде! Собрав все свои силы, я твердо подошел к кровати Гертруды.

– Милая Гертруда, – сказал я, – выпейте этот стакан сахарной воды, вам станет легче.

Гертруда с усилием протянула руку и выпила залпом.

– Тот же противный вкус! Доктора! Ради бога, пошлите за доктором! Я уверена, что меня отравили!

– Отравили? – повторил я, с ужасом оглядываясь.

– О! Во имя неба! Во имя вашего бедного брата, доктора! Доктора!

Я вышел испуганный.

– Слышишь? – сказал я. – Она думает, что отравлена и просит вызвать доктора.