Мое преступление

Я сомневаюсь в главной цели скалолазания – в том, чтобы забраться на самую вершину и смотреть сверху на весь мир. Сатана мог бы считаться лучшим из альпинистских гидов, когда вознес Иисуса на самую высокую гору и показал Ему сверху все царства земные. Но радость сатаны, стоящего на вершине, не в том, чтобы наслаждаться простором, а в том, чтобы видеть под своими ногами всех людей как мелких насекомых. Снизу все вещи кажутся больше, из долины они видятся выше; я – дитя долин и не нуждаюсь в прославленном альпинистском гиде. Я возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь ко мне, но сам я туда не полезу, пока это не окажется совершенно необходимым. Все это я говорю о разуме и в этот момент нахожусь в самом удобном положении. Я буду сидеть на месте, а чудеса и приключения сами будут порхать вокруг меня, как мухи. Уверяю вас, отсюда они видны во множестве. Мир никогда не будет голодать от недостатка удивительных вещей – разве только от недостатка удивления.

Перевод Людмилы Мининой

Опасности колдовства

Мы часто сетуем на то, что мир разделен на секты с несходными узкими взглядами. Настоящая же беда в том, что у них всех несходные широкие взгляды. Это когда дело доходит до того, чтобы мыслить по-настоящему широко, они становятся весьма узколобыми или, во всяком случае, весьма несхожими. Это их обобщения пересекаются друг с другом. Буддист верит, что мыслит широко, когда говорит, что все усилия по достижению личных целей и завершенности – для Востока или Запада, христиан или буддистов – одинаково тщетны и безнадежны. Но я думаю, что это отрицание отрицания, возникшее из особых духовных условий Верхней Индии. Современный агностик думает, что мыслит широко, когда говорит, что все религии или откровения – католические или протестантские, варварского мира или цивилизованного – похожи всего лишь на мифы и догадки о том, чего человек никогда не сможет постичь. Но я думаю, что это отрицание отрицания, возникшее из-за особых духовных условий Верхнего Тутинга[63]. В моем представлении широта взглядов состоит в благожелательном отношении к возможно большему числу отдельных духовных практик; уважение или любовь к буддистам Тибета или агностикам Тутинга за их многочисленные истинные добродетели и умственные способности, но также и обладание мировоззрением, которое объяснит каждого из них по очереди, а не просто обобщит. Это я нашел в католической философии; но вопрос здесь не в этом, за исключением того, что тут существует, я полагаю, лишь следующая разница: широта других систем – это воображаемая широта обобщений, в то время как широта нашей – это подлинная широта жизненного опыта. Любой может сказать, что все африканцы черные, но это не то же самое, что обладать богатым опытом жизни в Африке.

Это разногласие по поводу очевидного в обобщении внезапно поразило меня – и несколько развлекло – в дискуссии о спиритизме в «Ежедневных новостях». Известный противник религии говорил, что, конечно, очень хорошо рассуждать о том, что ученые мужи и разумные люди признают спиритизм, но все же (добавлял он, словно с каким-то шипением) помните, что мудрецы веками искренне признавали колдовство. Он не раз возвращался к этому хлесткому и взрывному замечанию; и аргумент, очевидно, был следующим: «Современный спиритический сеанс благодаря таким людям, как Лодж[64], может выглядеть очень правдоподобно и научно, но страшная участь ждет вас – вы станете посмешищем истории; вас будут сравнивать с безжалостными, безмозглыми и бездушными невежами, которые верили в колдовство. Ха-ха, как вам такое понравится?»

Сейчас это заставляет меня улыбнуться грустно, но непредубежденно. Поскольку мне кажется, что все совсем наоборот. Так или иначе, я ни в коем случае не уверен, что такая вещь, как спиритизм, на самом деле существует. И я абсолютно уверен, что существует такая вещь, как колдовство. Я приписываю веру в это здравому смыслу, знаниям и накопленному опыту, а также широкому взгляду на человечество в целом. Я приписываю неверие в это неопытности, провинциальному невежеству, местечковой ограниченности и всем порокам, которые уравновешивают добродетели Тутинга. Здравый смысл обнаружит, что привычка призывать злых духов – часто именно потому, что те были злыми, – существовала в слишком большом количестве разнообразных культур, чтобы быть случайным образчиком детской доверчивости. Знания обнаружат, что эта привычка вовсе не исчезает повсеместно с развитием образования; напротив, некоторые из ее самых ужасных приверженцев были и самыми высокообразованными. Накопленный опыт обнаружит, что она вовсе не является признаком варварства: в городах Ганнибала и Монтесумы дьяволу поклонялись больше, чем среди эскимосов или австралийских бушменов. И любое детальное изучение современных городов продемонстрирует, что это же сейчас продолжается в Лондоне и Париже.