Мое преступление

И отец Браун в самом деле держался поблизости от эксцентричного баронета и несколько раз встречался с ним, причем оба вели себя до крайности вежливо. Ведь баронет, невзирая на годы, был довольно энергичен и много гулял, так что его часто можно было увидеть шагающим по деревне или по проселочной дороге. Уже на следующий день после их с юристом приезда отец Браун, выйдя из гостиницы на мощеную рыночную площадь, созерцал видную фигуру баронета; затянутый в черное, тот направлялся в сторону почты. Его лицо при ярком свете дня привлекало внимание даже больше, чем в полумраке замка; его серебристые волосы, темные брови и острый подбородок напоминали не то о Генри Ирвинге, не то о каком-то другом знаменитом актере. Несмотря на седины, он излучал силу, а трость держал скорее как дубинку, чем как клюку. Он поприветствовал священника и заговорил с ним с той же решительной прямотой, которой были отмечены его вчерашние откровения.

– Если вы все еще интересуетесь моим сыном, – заявил он с ледяным равнодушием, – боюсь, вам не доведется более повидаться с ним. Он только что уехал из страны. Между нами говоря, я бы скорее употребил слово «сбежал».

– Вот как, – произнес отец Браун, пристально глядя на него.

– Некие Груновы, о которых я до того никогда не слыхал, докучают мне, расспрашивая, представьте, о его местонахождении, – сообщил сэр Джон, – и я как раз собираюсь телеграфировать им, что, насколько мне известно, писать ему нужно в Ригу, до востребования. Даже с такой мелочью случилась неприятность: я хотел сделать это вчера, но опоздал на почту на пять минут. Вы надолго здесь? Я надеюсь, вы еще заглянете ко мне в гости.

Когда священник пересказал содержание этой беседы Гренби, тот был одновременно озадачен и заинтересован.

– С чего вдруг капитан дал деру? – спрашивал он. – Кто его ищет? Кто такие эти Груновы, в конце концов?

– На первый вопрос я не знаю ответа, – отозвался отец Браун. – Возможно, это имеет отношение к его таинственному прегрешению. Я склонен предполагать, что эти люди шантажируют его тем поступком. Что касается третьего вопроса, полагаю, я могу на него ответить. Та ужасная светловолосая женщина в теле носит имя мадам Грунова, а коротышка приходится ей мужем.

На следующий день отец Браун явился довольно утомленный и отбросил свой зонтик с таким видом, с каким пилигримы снимают с плеч котомку, достигнув цели. Он выглядел подавленным, хотя его расследования нередко приводили его в подобное расположение духа. Это была не подавленность проигравшего, но подавленность разгадавшего загадку.

– Я потрясен, – глухо произнес он, – но мне следовало догадаться. Мне следовало догадаться сразу же, как только я зашел туда в первый раз и увидел, как он стоит там.

– Кто стоит где? – нетерпеливо спросил Гренби.

– Как только я увидел, что там только один доспех, – пояснил отец Браун.

Повисла тишина. Юрист лишь молча смотрел на приятеля, ожидая продолжения, и оно последовало:

– Всего пару дней назад я пытался сказать племяннице, что существует две категории мужчин, способных смеяться наедине с собой. Можно даже утверждать, что так делают или очень хорошие люди, или очень дурные. Видите ли, такой человек поверяет свою шутку либо Богу, либо дьяволу. В любом случае, в этот момент он пребывает в своем внутреннем мире. И человек, который поверяет свою шутку дьяволу, – он особенный. Ему безразлично, видит ли кто-нибудь его шутку или, может быть, даже знает, в чем она состоит. Если шутка достаточно нечестива и тлетворна, она самодостаточна.

– Да о чем вы говорите, в конце-то концов? – настаивал Гренби. – О ком вы говорите? В смысле, о котором из них? Кто этот человек, который шутит нечестивые шутки с самим князем тьмы?

Отец Браун поглядел на него с кривой усмешкой.

– Так в этом и заключается соль шутки, – сказал он.

Снова воцарилась тишина, но теперь она была не звеняще пустой, а наполненной гнетущим смыслом; казалось, она опускается на них, словно сумерки, неумолимо превращающие вечернюю зарю в непроглядную темень. Отец Браун невозмутимо сидел, поставив локти на стол, и наконец негромко заговорил.

– Я разузнал о семействе Масгрейв, – сказал он. – В этом роду все живут долго и бодры до глубокой старости, так что даже если бы все было в порядке, я бы не советовал вам спешить с выплатой.

– К этому мы вполне готовы, – ответил юрист, – но, в любом случае, вечно находиться в подвешенном состоянии дело не может. Старику почти восемьдесят, но он все еще гуляет по округе, и местные со смехом говорят, мол, трудно поверить, что когда-нибудь он умрет.

Отец Браун вскочил с места одним стремительным рывком, что бывало с ним нечасто, но локтями продолжал опираться о стол, лишь подался вперед, глядя приятелю в лицо.

– В том-то и дело! – воскликнул он тихо, но взволнованно. – В этом-то и проблема. В этом единственная настоящая сложность. Как он умрет? Как же он, в самом-то деле, должен умереть?

– Что вы, в самом-то деле, имеете в виду? – спросил Гренби.