Модификаты

Я сидел на земле под ее тиродом, хотя всеми мыслями был там, внутри, где, тревожно вздрагивая, спала после прикосновения разума моя Софи. Отзвук ее рыданий во время обряда до сих пор стоял в моих ушах и заставлял гореть заживо и кипятил кровь бессильной яростью.

— Ты не можешь отвергать прежнее, не получив новое, — продолжала настаивать Вали.

Никогда раньше мне не приходило даже в голову воспротивиться мнению Души народа, но сейчас все стало по-другому. Любя ее все так же, всем существом, как любую сестру, связанную со мной дальним или ближним родством, или через избранных ими мужчин, теперь я принадлежал без остатка лишь одной женщине. Только она отныне владела моими помыслами, и ее слово было окончательным.

— Я получил его, — ответил, наклонив, однако, голову, ибо мне было прекрасно известно, что одаривая меня именем, Софи не знала, что делала. Но для меня это ничего не меняло. — И принял окончательно, значит, лишь Софи может забрать его обратно. Не ты и никто другой.

— Изтан мой, упрямый мальчик, — снова коснулась меня Вали с ласковым упреком и бесконечным сожалением, которого я не принимал. Не о чем жалеть, впереди у меня только долгожданное счастье. — Боюсь, что твоя долгая тоска и одиночество сыграли с тобой злую шутку. София — не та, кого ты ждал.

Мне захотелось яростно заспорить и снова сказать ей, что просто не мог ошибиться. Все, что было мною, узнало Софи. Ее собственный аромат, с первой же минуты пробивавшийся сквозь запахи страха и усталого, не видевшего какое-то время очистительных вод тела, и ее щедрые изгибы под моими ладонями. Звук ее испуганно звенящего в первый момент голоса, говорящего на абсолютно неизвестном языке, но сразу же влившегося в меня всепоглощающей музыкой и потребностью слышать, как он будет звучать во всех иных возможных настроениях. Смехотворный вес в моих руках и даже полная непохожесть ни на одного человека, что я видел прежде, были теми самыми признаками, что захватили меня насовсем. Женщины и до этого волновали мою фантазию, будоражили тело, ведь я мужчина. Но только с появлением Софи моя кровь стала подобна огненной реке, которой иногда изливается Удрис, возвещая о гневе, распирающем его недра. Так что никакие доводы Вали не повлияют на мою уверенность: Софи — та самая, моя анаад, появление которой предсказала Ганта. А она никогда не ошибается, это известно всем в нашем народе.

— Это она, — твердо отчеканил я, больше не видя необходимости в споре.

— Нет, Рисве. Ты не знаешь, что я увидела, коснувшись ее разума, — покачала головой Душа народа, и по ее щеке снова покатилась слеза, а над протянутой ладонью возник образ тончайшей круглой пластины люмхе — прозрачного драгоценного стекла, что часто находили в местах старых огненных рек Удриса.

Вали коснулась ногтем его центра, и по поверхности этого крепчайшего материала брызнула сетка из множества трещин.

— Вот как выглядит душа Софи сейчас, изтан мой, — сглотнув ком в горле, сказала она мне, и ударила кулаком по куску люмхе, разбив его на бесконечное число осколков, которые истаяли без следа, не достигнув земли. — А вот что ты можешь сделать с ней, обрушившись со всей той страстью и жаждой, что копились в тебе столько времени. Тебе нужна женщина, готовая сразу же принять ярость ожидания, бушующую в тебе. А София совершенно точно к такому не готова. Ей нужен энгсин, что позволит времени и собственной трепетной заботе затянуть все кровоточащие раны у нее внутри. И это не ты. Мне жаль, Рисве.

— Это — я, — отрезал, поднимаясь. — Ты — Душа народа, Вали, наш разум и мудрость, но не все тебе открыто. Люмхе рождается в безумном огне Удриса, и может, моей Софи и нужно пламя, что она зажгла в моей крови, чтобы заново спаять все эти осколки, сразу же и без следа.

— Рисве, — подняла ладонь Вали, но я покачал головой.

— Нет, нет. Только если сама Софи отвергнет все мои попытки стать ее энгсином, только лишь тогда я соглашусь отступить.

— Что же, — вздохнула Вали, смиряясь. — Уже сегодня утром Кугейр впервые пробил пелену облаков, так что Дни Злого Светила совсем близко. И тогда мы узнаем, кто же из нас прав. Я лишь об одном прошу, Рисве. Если ты поймешь, что твоя анаад все же одна из будущих гостий, то не упорствуй просто из стыда признать свою ошибку.

— Я бы не стал.

— Рисве-е-е, — знающе улыбнулась женщина. — Ты родился и вырос на моих глазах, и мне сложно припомнить более несносного и готового отстаивать свое мнение ребенка или юноши.