Модификаты

Сознание раздвоилось, почти так же, как было во время садистских посещений капитаном моей тюремной каюты. Одна половина со всей отчетливостью и неприглядной циничностью признавала: все, только что услышанное, есть реальные факты, которые, в принципе, не должны даже шокировать меня настолько. Я на своей шкуре пережила несправедливость и насилие, и никто не встал на мою защиту, не возразил, когда меня осуждали, не попытался разобраться в достоверности моих, заявленных капитаном, мотивов. Разве то, что в ситуации с сотнями других людей поступили схожим образом, действительно удивительно или непредсказуемо? Скорее уж закономерно. Вторая часть моего "я" неистовствовала под коркой охватившего меня оцепенения, вопрошая как, КАК кто-то, обладающий разумом и способностью чувствовать и сопереживать, мог спокойно пойти на поводу у безумных и бесчеловечных идей Тюссана. Ведь все, каждый член экипажа, за исключением разве что меня, проходил через длительную и сложную систему тестов, по задумке их разработчиков, способную выявить любые отклонения в восприятии, отсутствие эмпатии, чрезмерную внушаемость или же глубоко скрытые недовольства чем-либо, грозящие перерасти в агрессию. Чего же тогда стоят все наши способы оценки, гарантирующие безопасность таких вот экспедиций. Правильно — абсолютно ничего, учитывая, что Рожер Тюссан тоже прошел все тесты с блестящими результатами. Или годы пребывания в космосе настолько извратили и изменили психику его и остальных людей? Нет, только не капитана. Практически уверена, что все он задумал еще едва ли не до вылета. С другой стороны, это далеко не первый случай, когда в замкнутых социумах самые дикие и противоречащие даже здравому смыслу обычаи и манера поведения очень быстро превращались в норму. Ничего странного, что все, так или иначе, по принуждению или добровольно подчинились сбрендившему капитану, особенно после того, как поняли, что никакой помощи извне не прибудет никогда, а значит, тут уже включились инстинкты, требующие выживания в сложившихся условиях, невзирая ни на что, пусть и без осмысленной надежды на лучшее. Я ведь тоже на себя руки не наложила, а продолжала терпеть и существовать как-то, даже когда поняла, что спасителей мне ждать не стоит. И сейчас уже нет смысла вопрошать, как и почему земляне не взбунтовались, не отказались претворять в жизнь безумные планы одного психа, облеченного властью. Во-первых, Тюссан совсем не дурак, а опытный, прямо-таки патологический манипулятор с манией контролировать все и всех, и никакие протестные процессы не могли бы ускользнуть от его внимания. Во-вторых, у людей были перед глазами четкие примеры, что случается с несогласными. Но, однако, это не помешало Джеремае однажды решиться, прийти и освободить меня и остальных пленников. Помощь ко мне извне явилась, пусть я в нее уже не верила. Док действовал в одиночку, без посторонней поддержки, пожалуй, поэтому ему все удалось. Я не буду сейчас раскладывать по воображаемым чашам весов его грехи и хорошие поступки. Такие вещи невозможно сравнить, измерить, да и не мое право судить.

— Дети стали рождаться с отклонениями? Это оказалось Вашей последней каплей, док? — спросила об очевидном, просто отодвигая на короткий момент созревание неизбежного решения.

Мужчина мотнул головой по широкой дуге, будто простой кивок считал недостаточным.

— Если капитан счел естественных мужчин лишь пригодными для тяжелого физического труда ради благоустройства остальных, то можете себе представить, какую судьбу он определил для неполноценных, по его мнению, новорожденных.

Конечно я представляла, и это объясняло реакцию пациентки. Ее травмы указывали на жестокое избиение, что, наверняка, было следствием сопротивления участи, которой подвергли ее ребенка. Как ей и спутникам удалось вырваться — не знаю, но явно немалыми жертвами, и, скорее всего, она уже попрощалась с жизнью, но тут пришла в себя и увидела двух монстров. Дока, что участвовал в отвратительных опытах капитана, и меня, объявленную виновной в том, что Естественных низвели до уровня рабочего скота и племенных кобыл. Это ли не ад.

— Ты должен уйти из моего тирода, — отчеканил мой энгсин, стоявший в дверном проеме непонятно сколько. Он появился бесшумно и незаметно, и я не знаю, что успел услышать.

Голос Рисве дрожал от ярости, он едва себя сдерживал, и смотрел он на меня с такой пристальностью и интенсивностью, словно только это удерживало его от нападения на Питерса. Джеремая выскользнул из кухни, не посмев взглянуть ни на меня, ни на хозяина дома и не сказав на прощание ни слова.

— Тебе не стоит его ненавидеть, — протянула я руку к своему мужчине, неожиданно почувствовав себя столетней развалиной, не способной даже самостоятельно подняться на ноги.