Модификаты

Тихо рассмеявшись моему заявлению, Рисве встал во весь рост, муж не стал напоминать о том, что еще ни разу мне не удалось вымотать его настолько, чтобы он уснул раньше меня. Однако этой ночью у меня особые планы.

Развязав шнурок на его штанах, я неторопливо избавлялась от них, опускаясь и сама. Освободила его уже напрягшийся член, проведя по нему носом, скорее вдыхая его мускусный мужской аромат, а не касаясь, и он задергался, то ударяясь об живот, то преследуя мои ускользающие губы, а Рисве разрешил себе впервые за этот вечер простонать мое имя. Терпение, мой хороший, все будет. Огладила его бедра, отправляясь еще ниже, и поцеловала над правым коленом, начиная свой путь преклонения перед моим нежданным сокровищем. Ласкала ладонями, следовала за ними ртом, добираясь почти до уже поджавшейся мошонки, слушая рваные вдохи и шепот Рисве, становившийся все более напряженным и неразборчивым. Переключилась на вторую ногу, поднявшись, снова коварно обошла вниманием умоляющую о большем рывками и щедрой прозрачной влагой твердую плоть и продолжила обжигающую дорогу наверх, скользя грудью и всем телом.

— А теперь ванна, — хитро улыбнулась, чувствуя себя настоящей мучительницей-искусительницей.

— Софи-и-и, — протянул Рисве, зажмурил глаза и помотал головой. — Пожалуйста.

— Пожалуйста, — вернула я ему просьбу, и он все же подчинился.

Поливая его голову, я целовала прядь за прядью, прежде чем смочить их. Не только водой, но моими слезами, что то и дело почему-то выкатывались из глаз, так сильно все внутри сдавливало и грелось от трепетного восхищения им, от осознания степени столь скоропалительно постигшей меня любви. Закончив с головой, переместилась и начала не мыть, а скорее исследовать пальцами, как заново, его большое тело, запоминая и запечатывая в себе очертания и силу, таящуюся в нем, навечно. Сама уже вся трепетала и истекала для него, но сумела чудом обуздать лютую потребность, отложить ее, забралась в ванну, расплескав море воды, что мгновенно исчезла сквозь дерево пола, осталась стоять на коленях, пока брила Рисве. И только потом уронила острейшее лезвие за пределы принявшего нас обоих огромного листа, соскользнула, направляя жесткий и содрогающийся в моем захвате ствол моего энгсина в себя. Застонав в голос мое имя, Рисве запрокинул голову, хватая трясущимися руками под ягодицы, и толкнулся навстречу, лишь чуть-чуть, не навязывая мне интенсивность проникновения, лишь умоляя взять все. Раскачивалась, впуская его все дальше, не в силах принять сразу, но так желая всего без остатка, глядя на его задранный подбородок, наклонялась облизать беззащитно выставленное горло, поймать губами судорожные дерганья кадыка, шепча правду о том, что не просто отдаюсь ему, сходя с ума от наслаждения, а хочу его безраздельного владения мной, что никогда не испытывала ничего более прекрасного, чем близость с ним, что он во мне так глубоко, что мне больно и сладко, что я его впитала в себя навечно и нет ничего, способного стереть это отпечаток, что сейчас-сейчас-сейчас взорвусь, взлечу и он должен держать меня крепче. В последние безумные секунды, запустила пятерни в его мокрые волосы, столкнула наши взгляды и показала себя Рисве полностью, давая увидеть весь свой экстаз, подаренный им, добивая нас обоих окончательным рваными рывками и невозможным откровением. Мой энгсин достиг своего финала, сотрясаясь всем телом так, что в ванне почти не осталось воды, хрипя на каждом выдохе, но не разрывая нашего визуального контакта и открываясь до самого дна в своем наслаждении-откровении так же, как я и перед ним.

Перебравшись немного позже в спальню, я улеглась в наше ложе на спину, протягивая к моему любимому руки и гостеприимно распахивая бедра, прося его о новой близости и принимая на этот раз сразу, отвечая на кипевшее в нем постоянное нетерпение, сколько бы мы ни проводили времени в постели. Вторгнувшись сначала порывисто, Рисве остановил себя, начав двигаться медленно, но глубоко и мощно, как способен только он.

— Скажи мне, что я тебя не потеряю, Софи, — сквозь тяжелое дыхание бормотал он, перемежая слова быстрыми поцелуями на моем лице. — Пообещай мне.

— Ни за что. — Если это будет от меня зависеть. — Ты уже настолько во мне, что разделить нас невозможно.

Даже разбросай нас сейчас внезапной фантастической силой снова по разным мирам, по совсем несхожим, несовместимым жизням, ты все равно будешь во мне, ты обладаешь мною, родной мой инопланетянин. Этого уже нельзя никак отменить или как-то уменьшить со временем и расстоянием. Это не страсть, не сиюминутные чрезмерные эмоции на фоне физической эйфории, не пафос, а те самые чувства, что пронизывают души, не связывая их сложным, но однажды распускаемым узлом, а сливая, как две реки, чьи воды потом уже не разделить, не отмерять опять в разные потоки. Все это я ему прошептала-выстонала, повторяя бесконечно, что люблю, и получила те же признания в ответ с лихвой.