Модификаты

— Моя ненависть принадлежит мужчине, причинявшему тебе боль, Софи, а для него лишь презрение. — Несмотря на смысл произнесенного и напряжение, которым веяло от Рисве, прикасался он ко мне, как обычно, с трепетом и бесконечной заботой. Поцеловав мою ладонь, аккуратно, как супертонкостенный сосуд, поднял на руки и понес в нашу чудо-ванную.

— Так или иначе, Тюссан причинял боль не только мне, а всем вокруг, — возразила я, покорно поднимая руки и позволяя раздеть себя. — Док — тоже его жертва, пусть и страдания его были другими, не такими, как мои…

— Он помогал вершиться отвратительным вещам, Софи. Нет этому оправданий, — отрезал Рисве.

Стоило ли мне спорить с ним об этом, попробовать объяснить, что обстоятельства иногда могут быть сильнее любых принципов порядочности, угрызений совести и представлений о гуманизме. Есть ли шанс донести свою точку зрения до существа настолько неиспорченного и чистосердечного, живущего в простом мире, имеющем четкие и нерушимые границы добра и зла, не размытые полутонами свойственных людям неприглядных компромиссов? Очевидно, стоило попытаться, но сил на это сейчас у меня не было. А еще подобный разговор неизбежно привел бы к тому, что мне хотелось немного отсрочить. К тому, что оставлять все как есть нельзя. Безосновательная ответственность. Да, я знала, как это называется, но знание нисколько не умаляло силы этого чувства и не могло отменить постепенного формирования внутренней необходимости действовать, невзирая на опасность и вероятность потерять все, что здесь приобрела, так и не одержав победы. В конце концов, Питерс пришел за мной и спас, плевать какими мотивами он руководствовался. Не сделай он этого, я бы никогда не узнала хротра, не встретила Рисве, не прочувствовала всей своей сутью, что же такое настоящее счастье, была бы просто сломана и уничтожена, умерла или обратилась бы в марионетку Тюссана, что еще хуже. Я не религиозна, но Вселенная дала мне шанс в виде побега, организованного доком, не значит ли это, что мне следует вернуть ей такое благодеяние?

— Я не говорю об оправдании, — погладила я Рисве по щеке с отросшей щетиной, — только о снисхождении.

Мой энгсин нахмурился, явно собираясь поспорить, но я положила пальцы на его сжатые до белизны губы и прошептала:

— Хочу побрить и расчесать тебя, любимый.

Рисве резко вдохнул, как если бы я его коснулась самым интимным образом, ритм его дыхания мгновенно поменялся, глаза заблестели, а брови пришли в движение, сходясь и расходясь, очевидно, он упрямо пытался сохранить сердитый настрой, но тот стремительно улетучивался под напором растущего возбуждения.

— Ты выглядишь вымотанной, уверена, что хочешь этого? — Да-да-да, мой заботливый и самоотверженный мужчина готов отказаться от своих удовольствий, оберегая меня, но рокочущие, похожие на сдерживаемое мурлыканье громадного котищи нотки в его голосе выдавали, до какой же степени ему хочется нашей близости в любой ее форме. И это смыло мою моральную усталость и подавленность, отодвинуло за пределы принадлежащего исключительно нам двоим пространства все несчастья и проблемы, нынешние и грядущие. Здесь только мы, все для нас, и нет ничего более необходимого и восхитительно для меня, чем быть так сильно желанной моим возлюбленным.

ГЛАВА 37

Взявшись за подол его рубахи, я потянула ткань вверх, обнажая совершенный торс моего мужчины, и он, копируя мой недавний жест, покорно поднял руки. Наклонилась, оставляя неторопливые поцелуи на его рельефных мышцах, отчего они вздувались, приобретая еще более отчетливые очертания, и опадали, а Рисве вздрагивал, прерывисто хватая воздух, стискивая и разжимая кулаки, рукава же натягивались на его бицепсах, норовя прорвать плотный материал. Веки его отяжелели, прикрыв темные, сосредоточенные на мне глаза густым опахалом длинных ресниц. Губы приоткрылись, освобождая участившиеся вдохи, скулы заострились и покрылись румянцем, скрыть который было не под силу его смуглой коже. Добравшись до его груди, прямо над сердцем, прижалась ртом, будто испивая ритм его пульса, позволяя ему проникнуть в меня и окончательно выбить все, что не является нами и нашим удовольствием. Оторвалась, вставая на цыпочки, потому что моего роста катастрофически не хватало, чтобы избавиться от его одежды. Но Рисве резко опустился на колени и уткнулся лицом между моих грудей, пока я убирала преграду. Обхватила обеими руками его затылок, вжимая еще сильнее в себя, позволяя тереться, цепляя напрягшиеся соски. Одна ладонь моего энгсина осторожно, словно крадучись, проскользнула между моих ног, коснувшись ребром уже разогревшегося для него центра, и, ощутив влагу, Рисве заворчал протяжно, а вторую он примостил на мою ягодицу, сжав нежно, но давая прочувствовать свое заявление прав обладания. Я мягко отстранилась, его руки упали вдоль тела, а взгляд стал едва ли не жалобным.

— Сегодня я буду купать тебя и ухаживать за тобой, — успокоила я его, жестом прося встать на ноги. — А потом долго-долго любить, пока ты не устанешь и не уснешь.