Многоликий. Олег Рязанский

В Москве на большом совете воеводы решили: быть сбору войск всех русских земель у Коломны. И опять помчались гонцы с этой вестью. Возвращались, шатаясь от усталости. Одни передавали короткий ответ князей: «иду», другие привозили послание и на словах сообщали, сколько собралось войска. А это означало — опять сидеть Степану с Боброком, составляя сводные списки, считая, пересчитывая и прикидывая. Получалось, что сбор произойдёт никак не раньше двадцать четвёртого августа, но даже к тому времени подойти к Коломне белозерские князья не успеют, и едва ли управятся Ольгердовичи, два сводных нелюбимых брата литовского князя Ягайлы, лишённые им владений, перешедшие на сторону Дмитрия и получившие у него хорошие престолы.

К счастью, Мамай двигался куда медленнее, чем обычно шло татарское войско. Из донесений передовых сторожей Мелика, скрытно сопровождавших его, явствовало, что движение замедляет большое количество пешцев и особенно непривычная к хождению в Дикой степи генуэзская пехота. О ней у Боброка с Дмитрием был особый разговор. Москве с фрязями[57] ещё не приходилось сталкиваться в бою. Торговать — торговали с засевшими в Кафе генуэзцами: и напрямую, и через сурожских купцов. Известно было, что генуэзская пехота прекрасно вооружена и владеет секретом огненного боя, последней европейской новинкой военного дела. Это обстоятельство тревожило великого князя.

А ещё беспокоило Дмитрия странное поведение Олега Ивановича Рязанского. Тот метался между Ордой, Москвой и Ягайлой. Вот и теперь лазутчики сообщили, что ведёт себя Олег подозрительно: собрал войска на юге Рязанской земли. Вроде собирается дать отпор татарам, а вроде — готов соединиться с ними.

Куда очевиднее были намерения Ягайлы Литовского. Тот стремительно шёл со своими полками к московским границам, забирая на юг, по всей видимости, преисполненный решимости соединиться с Мамаем в верховьях Дона.

Если три войска сольются, то у Москвы не останется ни малейшей надежды, даже если пришлют свои полки Новгород, Тверь и Нижний Новгород.

Дмитрий осунулся, перестал спать, часами сидел с Боброком над чертежом русских земель. Степан часто видел его, поскольку трудился в соседней палате с отданными под его начало писцами и дьяками. Он вновь и вновь пересчитывал силы, идущие к Коломне для соединения с московскими полками. В списках мелькали всё те же имена князей. И наконец, осознав, что войск слишком мало по сравнению с Мамаевой ордой и его возможными союзниками, Степан обратился к Боброку:

   — Прости, воевода, что я не в свои дела встреваю, высоко залетаю, только думается мне, что никак без ополчения нам не выстоять.

   — Думали мы о том, сотник. Страшно. Собрать ополчение не трудно — народ ныне так настроен, что лишь кликни клич. Ну поднимем. Придут они на поле брани — необученные, плохо вооружённые, пешие против татар, которые с детства на коне с луком и саблей в руках. Скольких кормильцев земля потеряет? Кто весной в поле сеять выйдет?

   — А без ополчения втрое меньше у нас войска, чем у Мамая, — угрюмо промолвил Степан.

   — Не втрое. Уверен, что и без набата придут ополченцы, хватило бы только на всех оружия.

Двадцатого августа в московских церквах началось богослужение.

Митрополит Киприан, отслужив молебен в Успенском соборе, облачённый в сверкающую золотом и драгоценными каменьями ризу, вышел вместе со всем синклитом и соборным хором на высокую паперть. Площадь перед Успенским собором и далее, до самых кремлёвских стен, была запружена вооружёнными людьми. Ударили колокола. Все опустились на колени. Киприан благословил воинов. Дмитрий подошёл, преклонил колено, поцеловал руку владыке, поднял глаза — по щекам старого грека, полюбившего Русь как родину, текли слёзы.

Дмитрий встал, протянул руку, и меченоша вложил в неё сверкающий золотом шлем. Великий князь водрузил его на голову, и в тот же миг тысячи воинов встали с колен, а колокола умолкли.

   — Братья, други! — сказал Дмитрий, не повышая голоса — стояла такая тишина, что слова его донеслись до самых дальних рядов. — Верю в победу!

Он спустился с паперти, ему подвели коня, князь сел в седло и, не оглядываясь, поехал к Константино-Еленинским воротам.

Княгиня поднялась на красное крыльцо терема и застыла на последней, верхней ступени с поднятой рукой как изваяние. Стояла, вытирая слёзы.

Вслед за Дмитрием двинулись воеводы, дружина, воины. Кремль опустел. Княгиня легко, словно молоденькая девица, взбежала на самый верх воротной башни и смотрела, как бесконечной тёмной лентой уползает по мосту войско за Москву-реку, растворяясь вдали...

В Коломну шли тремя путями. Главные силы под командованием Дмитрия двигались через Котлы, полки князя Владимира Андреевича Серпуховского — через Бронницы, остальные войска с князьями белозерскими пошли Болвановским древним шляхом.

Как и рассчитывал Боброк, в Коломну московские полки прибыли утром двадцать четвёртого августа. В окрестностях города уже стояли тысячи пешцев-ополченцев в надежде, что князь определит их в строй.